Григорий Распутин
Шрифт:
Глаза у Распутина были холодные, умные и злые. Холеной своей бородой он явно щеголял и, хотя был почти неграмотен и никак не воспитан, больше играл этакого «серого мужика», нежели им являлся.
Манасевич очень ловко заговорил с ним о наших общих знакомых. Болезненно болтливый при всей своей хитрости, «старец» начал рассказывать о том, где бывает, кого знает, с кем водится. Очень скоро он начал хвастаться влиянием, которым пользуется при дворе, и, словно стараясь мне доказать, что «все может», стал всячески себя возвеличивать.
Беседа наша продолжалась больше часа, и я не обнаружил в Распутине ни гипнотической
Я спешил в Псков и уехал из Петрограда, не успев принять окончательного решения. В штабе фронта я вскоре получил от Распутина типичную для него записочку и из начертанных на клочке бумаги каракулей узнал, что и я теперь для этого проходимца «милой и дарогой». В неряшливой записке содержалась и какая-то просьба, которой я не исполнил.
Увольнение мое с должности начальника штаба Северного фронта и оставление в распоряжении главнокомандующего лишило меня всякой власти; мне стало не до борьбы с Распутиным. Рассчитывать на помощь нового главнокомандующего я не мог».
Признание о том, что Бонч-Бруевич должен был сначала вести с Распутиным борьбу, а потом ее оставить очень существенно. Сам генерал писал об этих перипетиях и их причинах довольно уклончиво и скупо, и можно понять почему. Как следует из вопроса сенатора Завадского, заданного Штюрмеру, расследование Бонч-Бруевича «клонилось к оправданию Манасевича-Мануйлова»: выдавать своих агентов, какими бы негодяями они ни были, контрразведка не собиралась.
«…дела Рубинштейна и сахарозаводчиков <…> остались проигнорированными им в его воспоминаниях. Информации типа: „контрразведке было известно“, что „за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от привлеченного за спекуляцию банкира Рубинштейна сто тысяч рублей“ явно мало. <…> Архивные документы, однако, подтверждают, что Бонч-Бруевич в названном деле играл одну из заглавных ролей», – пишут в своей очень содержательной работе «Генерал Н. С. Батюшин. Портрет в интерьере русской разведки и контрразведки», два современных исследователя И. Васильев и А. Зданович.
Это верное наблюдение: из осторожных (хотя какими еще могли быть воспоминания крупного царского, а впоследствии красного генерала, написанные и опубликованные в СССР?) мемуаров М. Д. Бонч-Бруевича следует лишь то, что он не разделял популярного стремления устранить Распутина физически, а полагал, что с мужиком надо разделаться иным, бескровным и, как генералу казалось, более радикальным способом.
«Я наивно полагал, что если убрать с политической арены Распутина, то накренившийся до предела государственный корабль сможет выпрямиться.
Об этом думали и многие видные государственные деятели старого режима. Наиболее простодушные полагали, что государь по слепой своей доверчивости не видит тех коленец, которые откалывает «святой старец». Достаточно только открыть царю глаза на этого развратника, взяточника и хлыста, и все пойдет по-хорошему. <…>
Я был в это время уже начальником штаба Северного фронта. Сама должность предоставляла
Поэтому я решил с помощью особо доверенных офицеров контрразведки скрытно арестовать Распутина и отправить в самые отдаленные и глухие места империи, лишив тем самым его всякой связи с высокими покровителями. Несмотря на немолодой уже возраст и большой военный и административный опыт, я полагал, что сумею привести свой план в исполнение, и не понимал того, каким неограниченным влиянием на царствующую чету пользовался Распутин. Только много позже, с головой окунувшись в кипучую работу по созданию Красной Армии и многое перечитав и передумав, я понял, что с распутинщинои могла покончить только революция.
Тогда же, в шестнадцатом году, я, не ограничиваясь тщательным изучением всех имевшихся в контрразведке материалов о Распутине, побывал в находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина. Под видом посещения раненых в госпитале этом бывала и встречалась со «старцем» и сама императрица и ищущие его покровительства сановники».
Самое ценное в скупых мемуарах Бонча то, что он не побоялся назвать имя человека, который в последнее время стал у нас едва ли не национальным героем и считается отцом-основателем российской разведки и контрразведки и чей портрет, как предполагают, должен сменить изображение Феликса Дзержинского в кабинетах на Лубянке. Причем Бонч-Бруевич не только его называл, но и написал об этом «махровом монархисте» и враге всех смутьянов и революционеров не в уничижительных, но в уважительных тонах, что можно считать большой личной смелостью и редким проявлением благородства царского, а впоследствии советского генерала.
А звали этого воспетого Бонч-Бруевичем молодца Николай Степанович Батюшин. В начале войны он находился у Бонч-Бруевича в подчинении, и когда генерал позднее писал о том, что «контрразведке было известно, что Распутин является сторонником сепаратного мира с Германией и если и не занимается прямым шпионажем в пользу немцев, то делает очень многое в интересах германского генерального штаба», когда утверждал, что «влияние, которое Распутин имел на императрицу и через нее на безвольного и ограниченного царя, делало его особенно опасным» и отсюда «интерес, с которым контрразведка занялась „святым старцем“ и его окружением», когда признавал, что «мы знали, наконец, что министерство внутренних дел широко субсидирует „старца“», то контрразведка – это и есть Батюшин, а «мы» – Батюшин и он, Бонч-Бруевич, – тандем двух русских офицеров, последних, кто мог спасти опытного странника от выстрелов в ночь с 16 на 17 декабря.
«Он был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения <…> Генерал Батюшин, взявшийся за расследование темной деятельности Распутина, старался не касаться его отношений с царской семьей, Вырубовой и другими придворными, но это было трудно сделать – настолько разгульный мужик вошел в жизнь царскосельского дворца <…> Еще в бытность мою начальником штаба 6-й армии контрразведка штаба не раз обнаруживала, что через Распутина получают огласку совершенно секретные сведения военно-оперативного характера.