Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции
Шрифт:
Теперь все выглядело так, будто судьба Зиновьева решена и для принятия соответствующего постановления оставалось лишь дождаться возвращения Сталина из отпуска для проведения юридически необходимого пленума ЦК. Однако оказалось — роковой час еще не настал.
2.
Несмотря на сильное моральное давление генсека, Зиновьеву в те майские дни все же удалось, хотя и отчасти, реабилитировать себя. Вернуть свое прежнее имя истинного ленинца, знатока европейской политики, рабочего и коммунистического движения. Добился же он того, изначально заняв твердую позицию по отношению к государственному перевороту, совершенному маршалом Пилсудским.
Польша не только с провозглашения независимости 7 ноября 1918 года, но и после принятия 17 марта 1921 года конституции пребывала в политическом
Все, происходившее в Речи Посполитой, слишком уж напоминало атмосферу, царившую в Италии — перед захватом власти Б. Муссолини 31 октября 1922 года, в Испании — в канун переворота М. Примо де-Ривера 13 сентября 1923 года. Слишком напоминало.
С каждым днем в Речи Посполитой нарастало открытое противостояние одной из старейших партий страны — народных демократов, создавших блок с социалистической партией (ППС), и ушедшего в отставку с поста «начальника государства» совсем недавно, 14 декабря 1922 года.
В неизбежной и скорой схватке коммунисты Польши решили, не скрывая того, принять сторону Пилсудского, рьяного противника парламентаризма. Первым, кто выразил свое мнение о столь непонятной позиции, стал кандидат в члены ПБ, сторонник генсека Дзержинский, располагавший благодаря своему посту председателя ОГПУ, исчерпывающей информацией о положении в соседней стране.
В письме В. Богуцкому, члену ЦК польской компартии, он писал 17 апреля: «Я за то, чтобы в борьбе, которая происходит в настоящее время между эндецией и Пилсудским, наша партия всем фронтом пошла против эндеции и ППС и поддержала Пилсудского (выделено мной — Ю. Ж. ), толкая его влево, разжигая крестьянскую революцию, но чтобы никогда не теряла своей собственной физиономии и не обманывала массы... Впрочем, я стал сомневаться, чтобы Пилсудский сам решится на гражданскую войну»484.
Дзержинский не случайно писал о гражданской войне. Именно 17 апреля военный министр (до 5 мая) генерал Л. Желиговский, прославившийся захватом в 1919 году Виленщины, отдал приказ о проведении неподалеку от Варшавы учений ряда воинских частей под командованием Пилсудского. Ко всему, 1 мая столицу парализовала всеобщая забастовка. Однако Зиновьев, зная и о событиях в соседней стране, и о письме Дзержинского, повел себя весьма осмотрительно в своих прогнозах.
Выступая 26 апреля на активе нескольких парторганизаций, лишь кратко отметил: «В Польше в ближайшем будущем мы можем ожидать серьезных событий»485. Только — «ожидать», но можем и не дождаться. Неких «серьезных событий», но отнюдь не революции. Когда же после боев 12, 13, 14 мая верные Пилсудскому войска захватили Варшаву, а он сам — власть, Зиновьев промолчал. Никак не отреагировал на публикацию в советской прессе листовки ЦК польской компартии от 12 мая. Объяснявшей: «Сегодня может начаться вооруженная борьба между Пилсудским, за которым идут демократические солдаты и офицеры, а также демократические силы рабочих и крестьян, с одной стороны, и правительством капиталистов, кулаков и фашистов, с другой. Вы знаете, что наши цели идут дальше цели Пилсудского. Однако в этой борьбе место революционных рабочих в рядах противников правительства»486.
Промолчал Зиновьев и тогда, когда «Правда» все еще выражала надежду на скорое изменение положения в Польше. Опубликовала 15 мая как передовицу статью К. Радека, утверждавшего: «Хотя он (Пилсудский), будучи у власти (с ноября 1918 года по декабрь 1922 — Ю. Ж. ), не дал ничего ни рабочим, ни крестьянам, тем не менее теперь он стал выразителем общего недовольства». И все же на всякий случай оговорил: «Выступление Пилсудского является выражением тяжелого кризиса, который
Зиновьев, в отличие от поляка Дзержинского и польского еврея Радека, ничуть не обольщался Пилсудским. Не возлагал на него надежды лишь потому, что тот в прошлом был социалистом — одним из руководителей ППС, создателем ее боевой организации, активно участвовал в революции 1905 года. Уже 20 мая, как только победа мятежников стала более чем очевидной, внес в ПБ проект постановления, тут же утвержденного без какой-либо правки: «Считать серьезной политической ошибкой ЦК КПП лозунг “поддержки революционных войск, выступивших под командой Пилсудского”. Начать прямую разоблачительную кампанию против Пилсудского и его правительства, сказав, что Пилсудский заключил на деле единый фронт с фашистами против рабочих и крестьян. Предложить Польской комиссии через президиум ИККИ принять более подробные указания ЦК КПП».
Последний пункт, но уже изложенный постановлением ИККИ, прозвучал более жестко, сурово, как приговор. «Лозунги “поддержка лагеря Пилсудского, — указал он, — поддержка революционных войск Пилсудского” и т. п., были и являются грубой политической ошибкой, вытекающей из абсолютно неверной политической оценки положения»487.
Таковым оказалось истинное суждение Зиновьева о польских событиях. Сталин же открыто признал ошибочность курса польской компартии только 8 июня, в докладе, прочитанном рабочим главных железнодорожных мастерских Тифлиса. А в тот же день ту же позицию занял и Бухарин, выступая в Москве. Казалось, члены ПБ теперь должны были бы, наконец, увериться в правильном понимании Зиновьевым происходящего, безошибочности его прогноза. Однако 17 июня они отклонили его предложение информировать британскую компартию о разногласиях по английскому вопросу488. Скорее всего, чтобы избежать признания собственных заблуждений. После прекращения всеобщей забастовки выглядевших бы слишком очевидными, а виновными в них признать М. П. Томского, А. Лозовского — генерального секретаря Профинтерна, И. А. Пятницкого — секретаря ИККИ.
... Из трех, предъявленных Сталиным обвинений Зиновьеву самым серьезным оказалось последнее — по Китаю, на успехи которого в антиимпериалистической борьбе (после так и не состоявшейся революции в Германии) Москва возлагала самые большие надежды. Во многом опирающиеся на просоветский курс Сун Ятсена, создателя национальной партии Гоминьдан, реорганизованной в 1924 году с помощью М. М. Бородина, советского политического советника. Ставшей правящей в центре Южного Китая — Кантоне (Гуанчжоу — город, расположенный в 200 км к северу от Гонконга). Располагавшей, благодаря советским военным советникам, руководство которыми осуществлялось с 1924 года комкором В. К. Блюхером, хорошо подготовленной, продолжавшей расти Народно-революционной армией. При этом положение в Кантоне оказалось более чем парадоксальным. Компартия Китая, весьма немногочисленная, созданная лишь в конце 1922 года, не являлась самостоятельной политической силой. В соответствии с директивой ИККИ, она входила как автономная организация в структуру мелкобуржуазного Гоминьдана. С далеко идущей задачей овладеть им изнутри.
Столь необычной ситуацией после смерти Сун Ятсена в марте 1925 года и попытался воспользоваться Чан Кайши. Начальник Военно-политической академии Гоминьдана, находившейся в 10 км от Кантона, на острове Вампу, и одновременно главный инспектор Народно-революционной армии, командир ее 1-го корпуса. В марте 1926 года он потребовал от коммунистов либо окончательно войти в Гоминьдан, беспрекословно подчиняясь его решениям, либо покинуть его ряды.
Переговоры с Чан Кайши, проведенные приехавшей из Москвы комиссией во главе с А. С. Бубновым, членом ОБ и заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК, ни к чему не привели. Тогда слишком сговорчивых Бородина и Блюхера отозвали на родину, заменив на посту главного военного советника последнего комкором Н. В. Куйбышевым, братом председателя ЦКК ВКП(б) В. В. Куйбышева.