Гринвичский меридиан
Шрифт:
В выходные дни они заглянули бы на антикварный рынок, и, может быть, она присмотрела бы для себя какую-нибудь вещицу. И все это, не выезжая из Гринвича, за пределами которого простирался огромный, непознанный ею Лондон. И Пол открывал бы его заново вместе с ней. Если бы…
Внезапно его как пронзило: я не взял у нее рисунка! Эта маленькая оплошность в долю секунды обернулась целой бездной отчаяния. Пол стиснул зубы и вдавил сжатые кулаки в глаза. Ничего, ничего от нее не осталось… Его вдруг посетила дикая мысль: "Если б я был женщиной, то постарался бы забеременеть от нее". Хотя этого все равно не произошло
Ему припомнилась история главной любви великого романа, и Пол неожиданно обнаружил в ней сходство со своей собственной. "Я влюбился в девочку, как мудрый, рассудительный князь Андрей. И все так же плохо кончилось. Нет, еще хуже — я не умер".
"Ну, старик! — шепнул ему на ухо внезапно оживший Режиссер. — Уж это всегда можно исправить. Пошли в Россию бархотку с черным гагатом и отправляйся на Башку. Надо всего лишь шагнуть и…"
Ему отозвался другой голос: "…no more pain, no tears… the former things have passed away" [6] .
6
"Нет больше страданий, нет слез… все пережитое ушло прочь…" (Книга Откровений (Глава 21, стих 4)).
Но Пол знал, что не поедет, ведь один раз он уже побывал на этих излюбленных самоубийцами скалах, где смерть не делает осечек — один шаг к морю и уже ничто тебя не спасет. Тогда Бартона так ломало от наркотиков, что он чуть ли не ползком подобрался к краю, мечтая просто свалиться вниз без эффектных поз и прощальных слов, обращенных к Богу. В том, что задумал тогда Пол, не было никакого вызова Ему. Он просто изнемог от боли и безропотно шел в объятия смерти, как та оставшаяся без средств девушка-швея, о которой писал Достоевский. Она выбросилась из окна верхнего этажа, смиренно прижимая к груди икону. Пол шел к пропасти, зажав в согнутой руке нательный крест.
Если бы море в тот день не было столь величественно, Пол, конечно, шагнул бы вниз. Но он поднял глаза и задохнулся от божественной красоты распахнувшейся перед ним стихии. У британцев особое отношение к морю, ведь они живут на корабле, который никогда не пристанет к суше. Стоило Бартону представить, как его накачанный невообразимыми "коктейлями" труп с разможженной головой рухнет в эту святую воду, и она замутится, навеки оскверненная, как он тут же понял, что не осмелится на это. Сама мысль о самоубийстве тогда еще не оставила его. Он просто понял, что — не здесь. Только не здесь. Это столь же кощунственно, как броситься с самой высокой в Англии колокольни в Солсбери.
Упав на прогретую каменную ладонь, Пол лежал не меньше часа, обдуваемый свежим морским ветром, и смотрел на восток. Там, за Ла-Маншем, отделенная громадным куском суши, которая Пола не интересовала, была Россия. Теперь он был абсолютно уверен, что думал тогда о ней. Об этой невероятной стране, пережившей и не такие "ломки".
Потом он вернулся в Лондон, сохранил себе жизнь и до сих пор верил, что его спасли Бог, море и Россия.
"Я позвоню Рите и попрошу выслать мне рисунок. Любой. Какой Тамаре будет не жаль для меня…" Рассчитавшись за пиво, Пол вышел на улицу и отправился искать таксофон. Прохожие уплетали "фиш-энд-чипс", и Полу тоже захотелось вспомнить вкус излюбленной лондонской закуски. Мимо проносились на велосипедах мальчишки в касках. Он вспомнил, что в России такая мера предосторожности почему-то считается излишней. Может, потому, что русские по природе своей — фаталисты и верят, что человеку суждено то, "что Бог пошлет". Не больше и не меньше.
Теперь Бартон все поневоле сравнивал с Россией, то в пользу одной страны, то другой. Английский климат был, конечно, поприятнее. Сейчас в Лондоне было гораздо теплее, чем даже в Москве — Гольфстрим безропотно делал свое дело. Но Полу было как-то не по себе. Он не то чтобы мерз, но никак не мог согреться. Ярко-красные телефонные будки замаячили на углу. Пол ускорил шаг и через минуту уже дозвонился до Сибири, совершенно забыв, что сейчас там ночь. Поэтому ничуть не удивился, услышав, что Риты нет.
— Спасибо, — сказал он по-русски. — Я позвоню попозже.
— Лучше уж пораньше. Утром. Но ее все равно не будет. Она сейчас в Лондоне.
— Где?! — вскрикнул Пол, но ее муж уже повесил трубку.
Бартон с недоверием посмотрел на свою и, расставшись с ней, вышел из будки. И почти сразу увидел Риту. Когда Пол Бартон снимал кино, то всегда избегал таких поворотов сюжета, потому что в жизни ничего подобного не происходит, а он стремился к неприукрашенному реализму. Но вот сейчас Пол не сидел в зрительном зале, а стоял посреди улицы с раскрытым ртом, наблюдая самую немыслимую ситуацию.
Рита же, напротив, была ничуть не удивлена. Решительной походкой она пересекла улицу, то и дело подбрасывая на плече кожаную коричневую сумку, и остановилась перед ним. "Чересчур близко", — недовольно отметил Пол, хотя в первый момент едва не завопил от радости.
У него чуть не вырвалось: "Вы привезли мне рисунок?" Вместо этого Пол спросил:
— Как вы здесь оказались?
— Прилетела, — она нервно усмехнулась. — Дальше вам бежать некуда, Пол.
— Я бежал не от вас.
— А это уже неважно! Главное, что догнала-то вас я.
Никогда еще Пола не атаковали столь откровенно и грубо. Он совершенно терялся в ее присутствии. Ему хотелось вести себя по-джентльменски, но это довольно затруднительно, когда приходится то и дело сбрасывать женщину со своей шеи.
Он попытался сделать разговор более нейтральным:
— Вы в Лондоне по делам?
Сморщив нос, Рита отмахнулась:
— А… Один наш эмигрант владеет тут художественным салоном. Я привезла…
— Ее рисунки?!
Пол тотчас прикусил язык, но вопрос уже вырвался наружу. Он слишком переполнил его, чтобы остаться невысказанным. Несколько мгновений Рита, сдвинув брови, вглядывалась в его лицо. Затем с недоверием спросила:
— Мистер Бартон, вы играете со мной или на самом деле до сих пор так идиотски влюблены?
— До сих пор? Разве прошел целый век?
Она с шумом выдохнула воздух — не то засмеялась, не то злобно фыркнула.
— Прошел бы век, мы уже с вами не разговаривали б! Хотите прожить век, мой вам совет: поберегите сердце. Как оно у вас? Не бунтует?