Гришка против Пустынного демона

Вольгино. Поместье рода Михайловских. Девятнадцатый век от рождества Христова. С раннего утра на всю округу слышен яростный медвежий рев – это сам генерал-лейтенант Степан Мефодьевич, владелец поместья и отец дарования по имени Григорий, ищет своего отпрыска, дабы научить его уму-разуму. Не далее, как пару минут назад прибыл гонец прямиком из военного училища, где обучалось его чадо. Ох и нерадостные вести привез гусар…

— Гришка! — отец стоял на крыльце и обводил взглядом подворье. —

Гриша прятался за поленницей и, с упавшим в пятки сердцем, смотрел через щель между дровами. Известие о том, что гонец так скоро привез новости из училища, застало его врасплох.

— Григорий Степанович, вас батюшка кличет, — сзади подошел старик Василий и тронул его за плечо. Гриша от неожиданности едва не взвизгнул, чем выдал бы свое присутствие.

— Тише ты, дурень, — зашептал он, схватил Василия за рукав и потянул вниз. — Пусть сначала остынет, потом вылезу.

Отец еще немного потоптался на крыльце, покричал и скрылся в доме. Гриша шумно выдохнул и вытер рукавом пот со лба.

— Опять что-то натворили? — участливо спросил старик и с кряхтеньем поднялся на ноги.

— Не твое дело, — огрызнулся Гриша и отмахнулся от пчелы, — Что делать-то?

Вопрос он адресовал не старику Василию, а себе, но тот не преминул поучаствовать в судьбе молодого барина.

— Повинную голову и меч не сечет, — нравоучительно сказал Василий и поплелся ко двору.

Гриша на полусогнутых перебежал от поленницы до загона с овцами, затем к колодцу и, наконец, юркнул в открытую дверь кухни. По требованию молодой жены Степана Мефодьевича, Елизаветы, кухню построили за три десятка метров от усадьбы, дабы запахи вареной капусты и жареной рыбы не пропитывали ее роскошные платья.

— О, Григорий Степанович, чего изволите? — удивилась дородная повариха.

— Ничего не надо. Просто посижу здесь, отдохну, — махнул он рукой и погладил кота, вальяжно развалившегося на лавке у печки.

— Жарко тут, — предупредила она. — С утра до вечера печь не остывает. Все стряпаю.

— Ничего, я потерплю. А ты работай-работай, не отвлекайся. Представь, будто меня здесь нет.

— Не-ет, так нельзя. Хозяйский сын должен в почете ходить, аки отец. Может, кваску с ледника изволите?

Гришка смахнул кота на пол, сел на лавку и кивнул:

— А, давай. Неси свой квас и поесть что-нибудь.

Повариха принесла и поставила рядом с ним крынку с холодным квасом, тарелку с вареным салом и отрезала ломоть пышного белого хлеба.

Через пару часов заявилась дворовая девка Акулина. Молодая крестьянка, кровь с молоком, являлась украшением поместья. Работящая и безотказная девушка пользовалась успехом, как у гостей, так и у молодых парней, работавших при помещике.

— Господа ужинать желают, — объявила она и покосилась на Гришу оценивающе-подозрительным взглядом. — А вас, Григорий Степанович, велено разыскать.

— Зачем это? — он сам, подобно коту, растянулся на лавке и подмигнул Акулине, смутив ее тем самым. Не то, чтобы она интересовала его, среди господ не принято было заигрывать со служанками. Но на сеновал он бы не отказался с ней сходить темной ночкой.

— За стол. Кушать, — тихо ответила она и залилась краской.

Девятнадцатилетний Гриша пользовался популярностью у женщин любого возраста. Белозубая открытая улыбка, пшеничного цвета волосы, веснушки, а еще ребячье озорство и хороший характер нравились всем без исключения. Даже Степан Мефодьевич в разлуке очень скучал по сыну и безмерно гордился им, хоть Гришины проделки не раз заставляли его краснеть от стыда или от злости.

Тут Акулина нагнулась к корзине с яблоками, и Гриша нервно сглотнул, увидев в вырезе сарафана налитую свежестью и молодостью грудь девушки.

«Какая же все-таки она аппетитная, — пронеслась в голове пьянящая мысль. — Надо бы вызваться проводить ее до дому. Может и разрешит утянуть на сеновал».

Акулина тем временем подошла к столу и принялась накладывать суп из кастрюли в фарфоровую супницу. Он словно впервые в жизни увидел ее обтянутые легкой тканью бедра и ягодицы. В его воспоминаниях тут же возникла жена учителя, но парень лишь досадливо поморщился. Уж слишком разные они были. Екатерина Андреевна – стройная, одухотворенная, высоконравственная особа с небольшой грудью и тонкими ножками. Акулина же полный ее антипод – крутобедрая, как отъевшаяся курочка, с простым крестьянским лицом, никогда не знавшим косметики и притираний, а также огромного от природы, молока и капусты, воистину крестьянского бюста размером с капустный кочан. В голове у Гриши тут же возникли пошлые, но горячие мыслишки.

— А в каком настроении батенька? Суров? — как бы, между прочим, спросил он, а сам не сводил с нее пристального взгляда. В отличие от молодых дворянок лицо Акулины не отличалось красотой, потому его глаза быстро ныряли ниже, в огромный вырез ее сарафана.

— Вроде нет. С Тузиком игрался, моток ниток ему бросал.

Гриша встал, заправил рубашку в брюки и кивнул:

— Значит, пора возвращаться.

Степан Мефодьевич рано похоронил жену и, чтобы сын не чувствовал себя обделенным, отдавал столько любви и нежности, сколько мог. Гриша знал, что отец хоть и вспыльчив, но, подобно спичке, долго гореть не может.

«Ну, поругает немного, ерунда. Выгнали и выгнали. С кем не бывает? Только бы Лизка не вмешалась», — думал он, подходя к крыльцу.

С мачехой Елизаветой отношения не заладились с первого дня совместной жизни. Он видел ее насквозь: двуличная, злая, завистливая и жадная. Она постоянно вмешивалась в ссоры и подогревала их.

Гриша зашел в дом и услышал заливистый лай Тузика.

— Неси-неси…Молодец, Туз. Дай лапу, — отец сидел в высоком кресле и гладил пса по загривку. Елизавета сидела у окна и обмахивалась веером.

— Ты звал меня? — развязно спросил Гриша, подошел к столу и закинул в рот засахаренную клюкву.

Степан Мефодьевич сложил руки на груди и, сурово сдвинув кустистые брови, сказал:

— Тебя, оказывается, с военного училища выгнали. Опять. Это уже третий раз, как мне приходится краснеть за тебя и выслушивать… разное. Скоро о тебе легенды будут слагать. Что на этот раз натворил?

«Можно подумать, тебе в подробностях не доложили», — усмехнулся он, но вслух сказал:

— Подрался. Защищал девичью честь.