Гробница Анубиса
Шрифт:
— Что такое? — окликнул я.
Он захлопнул подшивку, помахал ею и объявил, снимая очки:
— Дети мои, будь я вашим отцом, я бы вас хорошенько отшлепал и послал в университет доучиваться.
Эти слова перекликались с тем, что минуту назад пришло мне в голову, и я, словно застигнутый на месте преступления подросток, почувствовал, как краска заливает мне щеки. Да и братец выглядел не лучше моего.
— Этти, — изображая суровость, обратился к нему Эрнесто.
— Что такое?
— Где в Египте скопление солончаков?
— В голову
— А ты что же, Морган? Ну напрягись! — (Я поднял голову.) — Остров, где плачут мертвые, ну? — (Я только пожал плечами.) — Ты же эллинист, черт подери! Остров, где слышны жалобы мертвецов. — (Я лишь состроил жалобную мину.) — Греческий остров? Дурачок ты этакий, где раз в год мертвые льют слезы… Ароматные слезы… Слезы, на которые еще и поныне большой спрос.
Из туманных сумерек сознания стали проступать обрывки каких-то воспоминаний.
— Хиос? — внезапно выкрикнул я так зычно, что Этти даже вздрогнул.
Эрнесто расплылся в счастливой улыбке.
— Родина Гомера? — оживился мой братец. — А какая же тут связь с Египтом?
— Мастиковое дерево, — объяснил я. — Только хиосские мастиковые деревья плачут благовонными слезами несколько дней в году.
— Согласно бытующей ныне легенде, эти смолистые капли не что иное, как слезы предков, убитых турками в девятнадцатом веке, но само по себе это верование, несомненно, более древней природы, — уточнил Эрнесто. — Благовонные слезы издавна были там элементом городской символики: на них основывалось благополучие островитян с самой седой античности. — Он стал копаться в принесенных мной документах, теперь в беспорядке разбросанных по низкому столику. — «…ты знаешь остров, где, слезы благовонные бессмертья точа из глаз, усопшие взирают туда, где Страж Ключей над ними суд творит, воссев на трон скалы высокой».
А ведь верно: Хиос — остров с очень круто обрывающимися вниз берегами, расположенный поблизости от турецких земель, из-за чего неоднократно за свою историю подвергался бурным набегам жадных до добычи соседей. Этти состроил недоверчивую гримасу:
— Виноват, но не вижу связи между клейкой пастой для изготовления аквариумов и тем делом, что должно нас занимать.
Эрнесто гортанно рассмеялся.
— Прежде чем сделаться лучшим другом стекольщика, мастики служили пряностями и благовониями. Среди прочего их использовали и при… бальзамировании. — (Братец хлопнул себя ладонью по лбу.) — Ту, что с Хиоса, и сегодня применяют в косметике: притирания, молочко для кожи… и даже для отдушки жевательной резинки или спиртных напитков. Мастиковое дерево выделяет данную субстанцию в форме прозрачных капелек, загустевающих на воздухе.
— Однако деревья этого вида растут по всему средиземноморскому побережью, — уточнил я. — Но плачут они только на Хиосе. Никто не знает почему. К тому же это происходит лишь несколько дней в году, в сентябре. Островные деревья в такие дни будто усыпаны бриллиантами.
— Соли и мастика… — прошептал Этти. — Два компонента для бальзамирования и, как следствие,
— Все верно, — одобрительно кивнул Эрнесто.
— Так я и говорю: прекрасно! Но у нас еще нет указаний, в каком месте надобно искать два предмета, упомянутых Плутархом. Здесь остаются два вопроса, притом немаловажных: где и что именно требуется найти.
Эрнесто снял очки и нахмурил брови.
— Итак, вы утверждаете, что вам недоступна никакая иная информация, кроме той, что на этих страничках?
Этти отрицательно мотнул головой.
— Но в таком случае ваша задача невыполнима! — Эрнесто внезапно выпрямился, словно некая мысль вдруг промелькнула у него в мозгу. Еще раз перечитав конец текста, он пробормотал: — Разве что…
— Разве что?.. — в нетерпении переспросил я. Но наш друг, похоже, колебался.
— Ничего существенного. Однако… — Казалось, он силится оживить в памяти какое-то полустертое воспоминание. — Дайте мне дня два или три. Хотелось бы все-таки кое-что проверить. Может, я и ошибаюсь. Но мне кажется, что я где-то видел пассаж, наводящий на аналогии с… — Фразы он не закончил. Но продолжил уже решительно: — Позвоните мне, скажем, в среду вечером. Идет? А эти документы я могу оставить у себя?
— Разумеется, — подтвердил Этти. — Тут только копии.
— Великолепно. Однако вы не можете уйти, не отведав пирога, который Анжелина приготовила специально к вашему приходу.
Я собирался отнекиваться, измышляя какую-нибудь неотложную встречу, но братец опередил меня:
— Мы далеки от подобных мыслей! И собираемся отдать должное ее кулинарному искусству как минимум дважды. — Тут Этти посмотрел на меня так, что я прикусил язык.
Мы выехали на ведущее к Барбизону шоссе в восьмом часу вечера. Необходимость играть роль беззаботных визитеров в нынешних обстоятельствах вымотала меня до полного изнеможения.
— Он одинок и болен, — сурово процедил брат.
— Однако это не повод задерживаться у него допоздна именно сегодня.
— Три-четыре часа — что они значат в твоей жизни? А он может умереть уже завтра.
Он так это сказал, что у меня мурашки по спине побежали.
— Знаю… — Я свернул на окружную, забитую донельзя. — Гиацинт не замедлит перезвонить, — предположил я, закуривая сигарету.
Мой братец закусил нижнюю губу.
— Что еще? У тебя есть предложения? Остался ли у нас иной путь, кроме того, что предлагает Гелиос?
— Не надо так нервничать. — Он наполовину опустил оконное стекло. — Послушай, Морган, как ты относишься к возможности… — Он осекся было, но снова взял себя в руки: — Не могу не думать о том, что мы здесь, а папа мучается там, пусть даже рядом с ним и будет Навабраи.
Я резко выдохнул, пустив две струи дыма из ноздрей, и, не сдержав раздражения, буркнул:
— У меня нет способности находиться повсюду разом, Этти. Не могу отправиться на поиски проклятущей маски и одновременно полететь в Индию!