Громовая стрела. Забытая палеонтологическая фантастика. Том VII
Шрифт:
— В этих бутербродах, которые вы ели…
Профессор не договорил. В тишине негромко звякали цепи. Иветта Ренье бросилась к профессору Мальви.
— Дядя! — крикнула она. — Скажите, вы говорили неправду?
— Нет, дорогая, это — правда. Жанна и ты — свободны. Я разрубил узел. Так было нужно. Прощай, смелая. Не могу тебя обнять на прощанье. У меня уже не только отнялись ноги, но и руки…
Яд, несущий неотвратимую смерть, медленно, постепенно парализовал деятельность конечностей своих жертв, с беспощадностью оставляя только одну голову совершенно
— Пять пуль… — хрипел Роккер, злобно дергаясь плечами. — Пять пуль… самых больших… из огромного револьвера… Если бы я мог двинуть рукой… черт… руки… ноги… немы… Пять пуль… по килограмму… разворотить скулы старого дьявола…
Он со стоном склонился к столу, пытаясь ртом ухватиться за револьвер, спустить курок зубами. Зубы ляскали о металл, револьвер закружился под рыжим помелом бороды и упал на пол.
Лицо Тима превратилось в белую маску. Роккер рухнул на стол красною головою. Профессор Мальви остался недвижим в своих цепях, которые больше не бряцали.
XIII.
Золотой и синий страусы резали воздушный простор могучими взмахами огромных крыльев. Голубая цепь гор осталась далеко позади. Страусы стали постепенно снижаться. Их огромная энергия подтачивалась какою-то внутреннею предательской силой.
Иветта Ренье крикнула мне с золотого страуса:
— Мой бедный воздушный конь изнемогает! Ведь он тоже попробовал яду!
Мой синий «Рук» стал падать. Он выравнивал огромные веера крыльев последними трепетными усилиями. Он умирал. Он, дрожа, посмотрел мне в глаза последним прощальным взглядом с блеском такой выразительности, что сердце у меня застонало, как будто остро, мучительно заклокотав кровью.
Страусы опустились на землю, и лежали на топкой почве, дрожа в тихой, почти незаметной агонии. Проносилось широко свежее дыхание влажного ветра. Болотистая земля сочила темную воду, готовясь засосать трупы огромных птиц в свое глубокое лоно.
Иветта Ренье, не смахивая круглого хрусталя слезы, покатившегося медленно по щеке, вырвала два пышных золотых, струисто-развевающихся пера из крыла своего золотого страуса — на память о сияющей мадагаскарской долине страусов «Рук».
И золотой гигант «Рук» последним трепетно-нежным взглядом огромных погасающих глаз простил ей свою последнюю боль и поник слабеющей головой в холодную медленную могилу болота.
М. Первухин
ЗЕЛЕНАЯ СМЕРТЬ
{7}
Не говорите мне о Соломоновых островах! Вы лучше меня спросите, спросите меня, капитана Джонатана Смита, что такое Соломоновы острова?
Я вам скажу!
Вы, мальчишки!
Слышали ли вы, например, что такое «Зеленая смерть»?
Нет?
Ну, так и не раскрывайте рта, когда в вашей компании находится человек, который не только слышал, что такое «Зеленая смерть», но…
Но сам ее видел, своими собственными глазами!
Вы спрашиваете, кто это?
Я вам отвечу:
— Капитан с «Сузи Блиг», Джонатан Смит. То есть я.
Бравый моряк, председательствовавший на маленькой товарищеской пирушке в скромной таверне на окраине Алии, столицы Самоа, поставил на стол опустевшую кружку и крикнул хозяину кабачка, высокому курчавому негру Иезекиилю:
— Эй, африканский принц!
— Что, масса? — откликнулся молчаливый негр.
— Элю! Да покрепче, получше сортом!
Когда я рассказываю о «Зеленой смерти», у меня всегда глотка пересыхает, и ее необходимо аккуратно смачивать. А то доктора меня предупреждали, что от излишней сухости горла может черт знает что случиться. Не понял я хорошо, что именно: не то суставной ревматизм, не то воспаление слепой или глухой кишки. А при моем слабом здоровье это для меня похуже смерти! Только не «Зеленой Смерти», конечно! Так давай же, черный патриарх, кружку элю!
Общий хохот встретил заявление Смита, казавшегося выкованным из стали, о «слабости» его здоровья.
Смит славился своею исключительною любовью к элю. Он мог безнаказанно поглощать неимоверное количество этого напитка, не подвергаясь ни малейшим неприятным последствиям, но считал необходимым при требовании каждой новой кружки подробно мотивировать, почему именно он хо чет выпить эту кружку.
То он прозяб, и ему надо согреться, а для этого самое лучшее средство именно эль.
То слишком жарко, можно задохнуться, и потому надо выпить кружечку элю, чтобы освежиться.
Если идет дождь, то воздух слишком сыр, и это вредно для слабого здоровья капитана Смита. Единственное спасение хлебнуть элю.
То ветер носит по улицам клубы пыли, а известно, как вредно действует пыль, оседая в горле, и нет ничего лучше эля для того, чтобы прополоскать горло.
Пил свой любимый напиток капитан Смит и от насморка, и от несварения желудка, и от головной боли, и от…
Да решительно от всяких недугов, будто бы его одолевавших или, по крайней мере, ему грозивших со всех сторон.
В изобретении причин, побуждающих прибегнуть к элю, он был положительно неутомим, и ничто не могло застать его врасплох, ничто не могло заставить его лазить за подходящим словечком в карман.
Эту слабость капитана Смита отлично знали все его приятели, и между ними установился своеобразный спорт: молодцы старались заранее отгадать, какие именно причины придумает Смит для того, чтобы выпить пару лишних кружек эля.
Впрочем, словечко «лишний эль» по существу мало соответствовало истине: капитан мог поглощать и поглощал совершенно безнаказанно положительно неимоверное количество любимого напитка, оставаясь, как говорится, «ни в одном глазе».
И, покидая какой-нибудь «Приют моряка» после изрядной попойки, оставляя огромное большинство товарищей уже в том состоянии, когда человек, по характерной пословице, лыка не вяжет, сам Смит мог идти хотя бы по одной доске, ничуть не уклоняясь от прямой линии, не шатаясь. Он только жаловался в таких случаях, что будто бы откуда-то черт туману наносит.