Громовые степи
Шрифт:
— Отец служил в Красной Армии?
— Только во время войны с Финляндией. Был на фронте.
— В качестве кого?
— Шофера.
— Почему раньше не служил?
— Казаки не призывались тогда на службу.
— Сколько будет, если умножить пятнадцать на десять?
— Сто пятьдесят.
— Мать работает?
— Домохозяйка.
— Сколько классов окончил?
— Девять.
— Чем занимаешься?
— Работаю экспедитором на нефтебазе.
— Где хочешь служить?
— В танковых войсках.
— Почему именно там?
— Люблю технику.
Вопросов было много: о семье, родственниках,
— Будешь служить в войсках НКВД. Но этим делиться нельзя ни с родными, ни близкими, даже с Зиной, — говоривший ядовито улыбнулся одними тонкими губами, увидев растерянность на лице парня. И продолжил: — Для всех ты — танкист. У тебя есть что сказать? — Его насупленные брови резко взметнулись вверх.
— Нет.
— Свободен.
Так за один божий день судьбе было угодно изменить всю будущую жизнь Сергея. Недовольный определением в войска НКВД, вконец измученный стыдом перед матерью Зины и неясностью предстоящей службы, насупившись, ехал он домой, тупо взирая на мелькавшие спицы колес. На вопрос попутчиков, в какой род войск его направляют, четко ответил: «В танкисты». Г оворил он потом так всем, кто об этом спрашивал. На душе было противно от вранья, но Сергей уродился в отца и деда, а они были дисциплинированными людьми. Пугали таинственность предстоящей службы, чувство незащищенности перед грядущим. «Надо ж так влипнуть!»
С НКВД у Сергея было связано лишь одно воспоминание. Два года назад видел, как сотрудники районного отделения НКВД водили в здание суда «врагов народа». Их было человек двенадцать-четырнадцать. Главный врач районной ветеринарной службы Морозов являлся дальним родственником. Парень знал эту семью, бывал в гостях, а тут — на тебе, «враг народа», и даже главарь. Сергей видел арестованных лишь один раз. Впереди шел Морозов, за ним попарно понуро брели остальные, глядя себе под ноги. Стыдоба-то какая перед родными и знакомыми! Конвойные с наганами сопровождали группу. Тут были тщедушный, прихрамывающий конюх с хутора Рогали, пастух с руками молотобойца из Батурино. Оказывается, то в одном, то в другом месте они заражали ящуром колхозный скот по указанию Морозова. Конюх, кроме того, преднамеренно воткнул в хомут кусок проволоки, сильно поранил лошадь председателя колхоза и сорвал его своевременное прибытие в райком партии на совещание. Замыкал тогда колонну обреченных невысокий, худощавый дядя Никифор, председатель сельсовета Горшовки. Собирался он на охоту, заряжал ружье в своем кабинете, произошел случайно выстрел, одна дробинка попала в портрет Сталина, даже не в само изображение, а в раму.
Суд над «врагами народа» вершила приехавшая из областного центра «тройка». Хмуро смотрели они на подсудимых, заранее предрешая их судьбу. Без вины виноватые были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. После суда осужденных поместили под сцену клуба. Там они сидели до глубокой ночи. Эти люди тогда не были расстреляны «в течение двадцати четырех часов», как предусматривал приговор, а отправлены с проходящим пассажирским поездом в Сталинград. Больше о них никто ничего не слышал. Такими же таинственными и пугающими Сергею представлялись войска НКВД.
Семья Бодровых жила в Батурино, районном центре, так по наименованию железнодорожной станции назывался хутор Черкасский.
Сергей
Пруд в центре Батурино большой, глубокий. Крупные деревья вплотную подступают к берегу. Под их густой зеленью и располагаются отдыхающие. Пацанам хорошо везде. Сколько раз за день в воду и обратно — не сосчитать. Девчонки — те группками держатся поодаль, но ни одна ребячья затея не обходится без их комментариев.
Сергей не работал уже около недели. Со сверстниками бултыхался в теплой ласковой воде, безмятежно отдавался покою.
Когда он под вечер пришел домой, на пороге его ждала мать. Она молча протянула ему повестку из военкомата и со слезами на глазах ушла в комнату. Если несколько минут назад, прыгая «ласточкой» с обрыва, призывник чувствовал себя мальчишкой, теперь эта небольшая бумажка, предписывающая послезавтра явиться в военкомат для отправки в армию, заставила взглянуть на себя по-иному. Не осознавая еще в полной мере наступившую перемену в своей жизни, Сергей по-взрослому стал успокаивать мать. Возвратился отец из магазина. Он поставил в угол корзину с торчащими в разные стороны горлышками бутылок, подошел к сыну, взял в свои ладони его лицо, поцеловал в глаза и дрогнувшим голосом сказал:
— Вот, дите мое, пришел и твой черед. Только недавно меня провожали в армию, теперь тебя надо готовить к отправке. Жисть такая! Одни проводы. Главный тебе наказ: вернуться домой живым и здоровым. Мы тебя будем ждать каждый день.
За ужином отец налил три стопки водки. Это было впервые — признание сына совершеннолетним человеком. Мать хотела вмешаться в такую уравниловку, но отец отмахнулся от нее:
— Не мешай нам, дай выпить с сыном на равных. Он теперь уже не мальчик, служивый, можно сказать. Так я говорю, сынок?
— Верно, — поспешно согласился Сергей.
— Ну, с богом.
Поглядывая украдкой на висевшие за спиной отца ходики, стрелки которых неумолимо приближали встречу с Зиной, «служивый» совершенно не был настроен на долгие разговоры с родителями. Надо спешить. Если опоздает, чего с ним никогда не случалось, придется потом долго оправдываться. Она не простит ни минуты опоздания, что бы ни произошло, хотя сама в этом деле не отличалась аккуратностью.
— Ты, я вижу, сынок, спешишь, — мать положила ему руку на плечо, — понимаем. Иди погуляй с друзьями. Завтра соберутся родственники и тебе надо быть дома.
Сестренка Лида фыркнула по поводу «друзей» и вышла во двор. Мать пыталась остановить ее, но она сказала, что хочет посидеть на крылечке.
Лида остановила за руку проходившего мимо Сергея и тихонечко шепнула:
— Мы с Зинкой случайно оказались вместе в магазине, сегодня она идет в клуб на танцы. Духовой оркестр приезжает от военных.
Он часто удивлялся Лидкиным способностям не болтать много, как это обычно делают девчонки, а сказать самое важное в нужный момент. А ведь всего-то десять лет! Вот и теперь исчерпывающая информация родному брату.