Грот
Шрифт:
– Ну, что вы!
– рассмеялась моя собеседница.
– Наш физрук уважает образованных женщин. А еще он у нас почитатель Изиды: ему подавай длинноногих и стройных и, желательно, в белых халатах! Учителя его уже не вдохновляют.
– Так, может, ему спортсменку подыскать?
– Спортсменку?
– задумчиво пропела трубка, и я прикусила свой длинный язык.
– Идея хорошая, только спортсменки малость туповаты, а наш эстет любит умных! Себя-то он считает просветленным, всем говорит, что учится заочно в медицинском.
– Вот те раз!
– Оторопела я.
– И на кого?
– Говорит,
– Жаль, что не на проктолога!
– вставила я, и моя собеседница радостно хмыкнула.
– Я думаю, с вами ему будет интересно. Найдете, так сказать, общий профессиональный язык.
– А вы, наверное, друзья?
– С чего вы взяли?
– Вы так о нем печетесь....
– Сейчас я вам все объясню по порядку, - тут голос болтушки заметно подсел.
– Мы с ним прожили вместе почти полгода, и все у нас было замечательно, и я уже надеялась на скорое потомство (вы же знаете, за каждого ребенка нам хорошо прибавляют к зарплате), так вот, две недели назад явилась эта рыжая из центра.
– Простите, кто?
– Ну, эта новенькая педиатр из центра переподготовки. Дешевая драная кошка! Говорят, она прибыла с последней партией (из тех, что поступили в конце августа).
– Поступили откуда?
– задала я аккуратный вопрос.
– Откуда и все..., - растерялась болтушка.
– Никто не знает?
– Когда-то знали, а теперь забыли...
– Ну, хорошо, а я-то вам зачем?
– Ах да!
– спохватилась моя собеседница и, кажется, слегка приободрилась.
– Ваша кандидатура подходит идеально: во-первых, вы врач, во-вторых, вы свободны, а еще, вы натуральная блондинка, у вас высокий рост и спортивное телосложение, короче, все, что любит наш физрук.
Я поразилась:
– Разведка что надо! Теперь я тоже чувствую себя дешевой драной кошкой.
– Простите, я не хотела вас обидеть!
– в трубке послышались нотки раскаяния.
– Просто ужасно захотелось отомстить! Пусть тоже помучается и пострадает, пусть побывает в моей шкуре!
Вся эта непосредственность могла казаться милой, когда бы не звучала так цинично. А впрочем, что тут удивляться: в этом средневековом Содоме никто ни с кем не церемонится, а отношения между полами давно свелись к банальной случке.
– Ну, если я так хорошо вам подхожу, давайте разработаем план действий.
В душе мне было тошно и противно, но на кону стоял мой сын, а это означало лишь одно: я буду играть в эти грязные игры, претворяться, изворачиваться, лгать, и, если надо, нарушать закон. Мой план был прост: спасти сначала Ваньку, потом пытаться отыскать Максима. Я с трудом представляла, что буду говорить ему при встрече - ведь это ясно: он меня не помнит, возможно, даже не поймет, кто я такая и чего хочу. Как в этом случае действовать, как объясняться? Каким потрясением это станет для Ваньки! Стоп! Ванька,... а вдруг он тоже? Ведь неизвестно, что с ним сотворили, как действует на жителей этот отравленный воздух, как быстро угасает память? Благодаря чудесному газу в пещере я сохранила мозги и, насколько чувствую, материнский инстинкт. Пока мы были вместе, Ванька помнил, но что с ним сталось без меня? Вдруг теперь он лишился рассудка, забыл меня, забыл, кто есть сам, потерял связь с прежней жизнью и собственным прошлым?
Мысли роились, словно осы в дупле и доводили меня до отчаянья. Я понимала, что нахожусь в эпицентре враждебной вселенной, с ее варварской этикой, пошлыми взглядами и насмерть убитой моралью. И еще одна мысль не давала покоя: этот чертов физрук, как вести себя с ним, что говорить, что делать? А если он окажется маньяком, начнет приставать и потащит в постель? Такое тоже исключать нельзя. Готова ли я к таким жертвам? На этот вопрос у меня не было ответа, не было сил даже думать об этом, не то, что строить планы и решать.
– Давайте поступим так, - вещала тем временем трубка.
– Вы подойдете к нам в субботу, когда в интернате не будет занятий, а я организую вашу встречу.
Наивная! Зачем же мне день без занятий? Выходной мне не нужен - мне нужен урок и, желательно, Ванька на этом уроке. В противном случае, теряется весь смысл, а мой визит превращается в сплошную авантюру с непредсказуемым финалом.
– Не будет занятий?
– встревожилась я.
– Как же я познакомлюсь с объектом? Вообще-то, хотелось увидеть его на уроке, посмотреть, так сказать, в деле.
– А я и предлагаю посмотреть его в деле: в эту субботу у нас Веселые старты, а в них участвует вся школа - мы с вами незаметно пройдем на трибуны, подсядем к старшеклассникам, посмотрим соревнования, обсудим объект.
– Говорите, вся школа? Даже самые младшие?
– Все, кроме заболевших.
– А много у вас заболевших?
– спросила я с тревогой в голосе.
– Сразу видно, что разговариваю с медиком!
– рассмеялась трубка.
– Не волнуйтесь, у нас на редкость здоровые дети... даже слишком здоровые.... Двое новеньких на карантине и один температурит третий день.
– Понятно, - вставила я, хотя понятного было немного.
Если Ванька попал в интернат, значит, мог оказаться в числе поступивших и сидеть на глухом карантине. Как в этом случае действовать? Что предпринять? Не могу же я выдать себя с потрохами и заявить: "Покажите, где прячете новеньких!".
Тем не менее, случай выдавался уникальный: маячил шанс увидеть сына или узнать о нем хоть что-то.
– Во сколько приходить?
– Приходите без четверти десять.
И собеседница продиктовала адрес интерната.
С утра в субботу накрапывал дождь, и я уже смирилась с тем, что соревнования отменят, но к девяти распогодилось, тучи рассыпались, разметались по небу подобием линялой серой мути и уступили место стабильной переменной облачности.
Я крутила педали, вертела головой, изучая таблички с названием улиц, а на руле трепыхалась раскрытая карта. Согласно карте мне предстояло проехать насквозь медицинский квартал, пересечь автостраду и выкатиться на проспект под названием Академический (тот самый сектор номер восемнадцать, который, как я помнила из объявлений, был кузницей и грезой всех научных кадров). Проспект упирался в прибрежный бульвар, а тот в свою очередь вел к интернату. На карте интернат, конечно, не был обозначен, но бульвар выводил меня на улицу Надежд, а следом в переулок Странников, 15. В этом месте на карте стояла жирная точка, обозначавшая конечный пункт.