Гротески
Шрифт:
Тут меня перебили – старый начальник тюрьмы подошел ко мне и доложил, что все готово. Я отдал приказ привести осужденного, и вслед затем ворота отворились. Убийцу
Меня мороз по коже продрал: откуда он знает эту мелодию? Его ввели по ступенькам на эшафот; по обыкновению я начал читать приговор. Это продолжалось несколько минут, и в течение этого времени я все время слышал, как он насвистывает мотивчик бастильских революционеров – мелодию, упорно переливавшуюся в моих ушах…
Наконец, закончив речь, я поднял голову и обратился к преступнику с дежурным вопросом, не хочет ли он что-нибудь заявить – вопросом, на который не ждешь ответа и вслед за которым произносишь надлежащее: «Тогда я предаю вас в руки палача». Жуткий момент – эта последняя секунда перед насильственной смертью, одинаково мучительной и для того, от кого она исходит, кто должен на нее смотреть, и для того, кому она предназначается. Этот момент остужает кровь в жилах, запирает дыхание, пробуждает на языке тяжелый призрак вкуса крови.
Тут вдруг я увидел, как убийца окинул последним взором наше небольшое собрание – духовника, врача, меня и служащих тюрьмы. Вдруг он рассмеялся пронзительным смехом и бросил нам с неописуемым презрением:
– Катитесь к дьяволу, вы, ублюдки!
Помощники палача по обыкновению бросились на него, опрокинули в одну секунду, скрутили ремнями и выдвинули вперед. Палач нажал кнопку, тяжелое лезвие с шумом скользнуло вниз, голова стукнулась лицом о дно корзины. Весь процесс чудовищно быстр.
Я услышал возле себя глубокий вздох облегчения. Он исходил от директора тюрьмы, чувствительного и слабонервного человека, который обычно после каждой казни неделю лежал больной.
– Черт побери! – воскликнул старый директор. – Я уже более тридцати лет управляю я этим учреждением, и в первый раз после такого дела мне не придется напиваться!
Когда на следующий день врач принес мне протокол для приобщения к делу, он сказал мне:
– Господин прокурор, я всю ночь думал вот о чем: ведь тот негодяй был хозяином положения, причем явным! Да, господа, то сущая правда – он был им! И когда он призвал нас катиться в ад, мы все тогда возблагодарили его за последнее освобождающее слово; против собственной воли благодарны мы ему и по сей день, когда о том случае вспоминаем. Но то ужасно, что этим освобождением от невыносимо томительной душевной муки мы обязаны беспринципному разбойнику и его площадной циничной брани. Самый низкий и жалкий гад, бравируя, возвысился над нами – безупречными судиями, представителями власти, церкви, науки, права… и всего того, ради чего мы живем и работаем!..
В
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Когда пароход стоял в гавани Порт-о-Пренса, Голубая Ленточка стрелой влетела в кают-компанию. Почти задыхаясь, обежала она вокруг стола:
– Мамы еще нет?
– Нет, мама пока в каюте.
Но офицеры и пассажиры повскакали со своих мест, приглашая Голубую Ленточку посидеть у кого-нибудь на коленях. Ни одну прекрасную даму так не чествовали на палубе «Самодержца», как эту смешливую шестилетнюю девочку. Тот, из чьей чашки пила Голубая Ленточка свой чай, чувствовал себя счастливым в течение целого дня! Девчушка постоянно показывалась в белом батистовом платьице; пышный голубой бант диковинной бабочкой трепетал поверх ее белокурой головки.
Сто раз на дню ее спрашивали:
– И почему только все зовут тебя Голубой Ленточкой?
А она отвечала, хихикая:
– Чтобы меня можно было найти, если вдруг пропаду!
Но она не пропадала, несмотря на то что совершенно одна бегала в каждой новой гавани; в Техасе, откуда она была родом, все дети, что доживают до таких лет, умны и чутки, точно лисицы.
Сегодня никому не удавалось ее поймать. Она побежала к концу стола и взобралась на колени к капитану. Старый мореход улыбнулся; Голубая Ленточка всегда предпочитала его всем остальным, и это было единственное, чем он тут гордился.
– Чаю! – попросила девочка и обмакнула сухарик в его чашку.
– Где ты опять пропадала сегодня? – спросил капитан.
– О-о-о, – протянула она, и ее голубые глазки засияли ярче ленточки в волосах. – Ты не поверишь. Мама должна пойти со мной! Все-все должны пойти! Мы в краю чудес!
– В краю чудес… это в Гаити-то? – недоуменно переспросил капитан.
Голубая Ленточка засмеялась:
– Я совсем не знаю, как называют тут эту страну, но это волшебное царство! Я сама их видела, этих прекрасных чудиков – они собираются на мосту у рынка. У одного руки, как у коровы, а у другого голова, как у двух коров вместе! А у одного чешуя, как у крокодила… о, все они еще прекраснее, еще чудеснее, чем в тех сказках, что рассказывают мне на ночь! Хочешь пойти со мной, а, капитан?
Тут она подбежала к красивой даме, только что вошедшей в залу.
– Мама, скорее пей свой чай! Скорей, скорей! Ты должна пойти со мною, мама: мы в краю чудес!
Все последовали за нею, и даже старший механик. Казалось бы, все время был этот малый чем-то занят – даже на завтрак сегодня не пришел, ведь в машинном отделении что-то не ладилось, и нужно было все поправить, пока пароход стоял в гавани, – но и он пошел, ведь Голубая Ленточка очень его любила: он вырезал такие прекрасные штучки из панцирей черепах! Поэтому и он должен был пойти, ибо Голубая Ленточка повелевала всем и всеми на этом судне.
– Я поработаю ночью, – сказал механик капитану.
Услышав это, Ленточка промолвила серьезно:
– Да, это ты можешь, ведь ночью я сплю.
Итак, Голубая Ленточка шла впереди, и они бежали по грязным улицам гавани, где всюду, и в окнах, и в дверях, торчали любопытные и лукавые рожицы негров. Они прыгали через широкие лужи, и Голубая Ленточка весело рассмеялась, когда корабельный доктор оступился и грязная вода обрызгала его белый костюм. Они заходили все дальше – мимо жалких рыночных палаток, сквозь раздирающий ухо шум и гам крикливых негритянок.