Гроза на Москве
Шрифт:
— Эк, жарко здесь будет, государь! А утренники бывают студеные! Вот как мишка мой начнет их здесь катать, ровно яблоки, так со смеху народ помрет!
Царь молчал. Он внимательно осматривал площадь.
— Не очень-то посмеется народ на твои яблоки, — сказал царевич, — тут его днем с огнем не сыщешь.
— Куда стали пугливы! — нахмурился царь и крикнул: — Сгонять народ на площадь!
Опричники бросились вдогонку за убегавшими купцами. Царь погнал своего коня в переулки, крича сам нетерпеливо:
— Народ московский! Чего напужался? Обещаю всем
И на голос царя из погребов, ям, ближних закоулков выползали дрожащие тени людей, нехотя возвращавшихся поглядеть на страшное зрелище…
Царь кричал:
— Народ, увидишь муки и гибель; покараю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?
Робко прозвучало со всех концов площади:
— Да живет многия лета государь великий! Да погибнут изменники!
— Молчи, дитятко, молчи… Не дрожи так… крепись… — шептала старушка молодой девушке.
Но та не слушала. Она тянулась вперед; она жадно искала кого-то глазами среди осужденных.
Их было триста человек разного возраста, но все они, молодые и старые, были одинаково слабы и походили на мертвецов; их глаза давно отвыкли от света в темнице; окровавленные, вывихнутые во время пыток члены не повиновались; падали осужденные и вновь поднимались.
В первом ряду нарочно поставили бывших любимцев царских: отца и сына Басмановых… Князю готовили страшную казнь — кол… Изуродованные, в изорванных одеждах, стояли они спокойно, глядя вперед неподвижным взглядом, и лица их, казалось, окаменели…
— Боже правый! — прошептала Марфа, узнав в окровавленном упавшем старике старого князя Лыкова.
Из толпы выдвинулась вперед к старику знакомая фигура; милое молодое лицо склонилось над упавшим. Князь Иван поднимал дядю слабыми руками.
Марфа откинула фату, и глаза ее встретились с глазами князя Ивана; что-то похожее на улыбку показалось на его бледном лице; глаза говорили так много!.. Опершись на плечо Власьевны, вся дрожа, она не отводила от него очей, полных слез.
— Народ московский! Хочу я показать мою милость, — раздался резкий голос царя, — да умилятся сердца всех! Дарую жизнь ста восьмидесяти холопам моим, дабы, покаявшись, помнили до конца дней своих милость мою!
Он дал список имен помилованных стоявшему рядом с ним Малюте Скуратову, и тот громко вызывал их из толпы осужденных.
У Марфы кружилась голова. Она вся превратилась в слух.
— Крепись, дитятко, крепись; авось Бог смилуется…
Но Бог не смиловался. Из уст Малюты не сорвалось имен князей Лыковых, и их погнали ближе к месту казни.
— Эх, государь! — раздался громкий голос Суботы Осетра. — Дозволь тебя яблочками мишке потешить! Уж так-то я его знатно выучил орехи щелкать: как щелкнет по башке того вон молодца, что буркалы на тебя смеет пялить, аль того старого, что как волк насупился, — только мокрое место будет…
Он указал на Лыковых. Но царю не хотелось шутить. Он досадливо махнул рукою:
— Нешто я сам не ведаю, что тебе приказать, дурак! Поостерегись малость, как бы за докучливость тебя самого не подпекли, ровно яблоко! крикнул он.
Субота безнадежно замолчал.
А осужденные подвигались все ближе к виселицам, к кострам, к крюкам; здесь Басманов, отец с сыном; там Вяземский, красивая черная борода его поседела, он едва волочил ноги; вон любимец царя Висковатый; вон друг его, казначей Фуников; все именитые люди, все сильные любимцы царя… еще, еще… вон подводят к виселицам обоих Лыковых… вот готовят петлю… Дольше нет сил смотреть…
— Ваня! — зазвенел трепетный девичий крик.
— Ишь, бабы развякались! — засмеялся царь.
— Сидели бы за прялками! — подхватил царевич. — А мне нынче таково-то любо!
Власьевна волочила под руки прочь от страшного места обезумевшую Марфу…
Глава XIII
ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА
«…Когда к вам эта грамота наша придет, и у которых из вас будут дочери-девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто же из вас дочь-девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоты пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу…»
Такая царская «памятка» была разослана в 1571 году по всем городам и вотчинам России. Эта «памятка» дошла и до новгородского купца Василия Степановича Собакина, и он, помня строгий царский наказ, повез дочь к наместнику.
Царь собирался жениться в третий раз, а одновременно женить и своего старшего сына царевича Ивана.
Со дня казни князя Ивана Лыкова сильно изменилась Марфа; долго была она больна, пугалась и плакала по целым дням, а то находил на нее столбняк, не могла слышать колокольного звона, который всегда напоминал ей сигнал к казни.
Но время и молодость взяли свое; вернули краску на щеки Марфы и зажгли огнем ее потухший взгляд; только не вернули прежнего серебряного смеха, который так любил князь Иван; никогда не смеялась уже Марфа. Синие строгие очи ее казались еще ярче; поступь стала величавой: взглянул на Марфу посадник новгородский и сейчас же записал в число девиц, которых надлежало отправить к царю «для его царской радости».
Марфа не перечила: она понимала, что перечить бесполезно, что все равно ее повезут на Москву насильно, и покорилась, как покорялась теперь всему.
Со всей России более двух тысяч девушек привезли в неволю, и начались царские смотры…
Говорили, что царь устал от казней, что новый брак прольет живительный бальзам на его душу, и все ждали, кого изберет он, и молились, чтобы избрал добрую достойную супругу.
В последние годы особенно тяжело жилось на Руси. Терзали ее голод и мор; терзали казни; терзала вражда с соседями.
Король Сигизмунд стал прихварывать, и в тайной беседе вельможи польские сообщили русскому царю, что ему хотят предложить корону польскую, как христианину и сильному государю родственного славянского племени. Мысль стать польским королем крепко засела в душе Ивана.