Гроза на Шпрее
Шрифт:
Джузеппе появился в два.
— Синьор, все в порядке, гостей встретил, поселил в частных пансионатах. Они почти рядом, следовательно…
— Пилот ничего не передал?
— Вот письмо.
Витторио осторожно надрезал конверт и развернул вложенный пополам листок. Исписана была лишь первая страничка. Пробежав ее глазами, Рамони прочел вслух:
«Дорогой друг! Для возобновления давних контактов с вашей автомобильной промышленностью, наша фирма «Испана Сюиза» откомандировала в Рим специальных представителей: Фреда Шульца и Герберта Вайса… Оба хорошо
Иозеф Нунке».
— Какое впечатление производят прибывшие?
Секретарь Витторио пожал плечами, потом рассмеялся:
— Что касается Вайса, то с уверенностью можно сказать: воздушным асом он не был. Едва добрел до машины. Должно быть, сейчас отлеживается. Второй — Шульц — держится независимо. Очевидно, в оркестре Думбрайт — Нунке играет не последнюю скрипку. Да и из письма ясно, что в основном мы будем иметь дело с ним.
— Тогда вот что: в девять привезите Шульца сюда. Закажите ужин и все прочее.
— Будут еще какие-либо поручения?
— Прикажите подать машину. Я сейчас переоденусь.
Через полчаса Витторио уехал.
— К синьору кто-нибудь приходил? — спросил Джузеппе у Лидии, когда та вошла в кабинет, волоча за собой пылесос.
— Простите, я думала, вы у себя, хотела прибрать…
— Надо привести в порядок письменный стол. Вот разберусь с газетами и уйду. А вы спокойно включайте свою машину — она мне совершенно не мешает, жужжит даже приятнее, чем кое-кто из газетных писак. Как и пылесос, они стараются заглотнуть как можно больше грязи… Так кто приходил?
— Синьор Флоренти. Видите, сколько пепла на ковре?
— А-а! Батисто! Что же, грязь он оставляет повсюду, куда бы ни ступил. В прямом и переносном смысле слова… Курт не сказал вам, что это за…
— Курт? С какой стати он станет говорить о нем… Или о ком-нибудь другом, кто здесь бывает? — Лидия пожала плечами и стала сметать пыль, орудуя то пылесосом, то тряпкой, то веничком из мягких перьев.
Какое-то странное выражение пробежало по лицу Джузеппе. Но Лидия этого не заметила. А если бы заметила, то испугалась бы еще больше, потому что именно страх, вызванный намеками секретаря, она старалась сейчас преодолеть.
— Да, да, я не политик, синьор Шульц! Я человек кабинетного склада, и если интересовался раньше социальными вопросами, то лишь в историческом, в какой-то мере даже философском аспекте. Я с удовольствием заперся бы в этом кабинете и посвятил все свое время литературному труду. Но что поделаешь. В нашу бурную эпоху, когда на весы истории поставлено так много — само существование цивилизации, — обязанность каждого человека не только наблюдать, а и самому творить историю. Я считаю, что просчет ваш и наш в том, что мы пренебрегаем общим во имя узко национального. Вот почему…
Уже полчаса Григорий Гончаренко слушает велеречивые рассуждения Рамони, стараясь не зевнуть и сохранить на лице выражение живейшей заинтересованности.
«Павлин распушил хвост. Огромное честолюбие при мизерных возможностях чего-либо достичь. Безусловно, у него за спиной стоят силы более значительные и опасные — он лишь марионетка, которую дергают сверху. На таких людей действует апломб. Итак, держаться как персона грата, но стараться не задеть самолюбие графа. Он как миленький съест порцию лести, ибо сам глубоко уверовал в свои таланты».
— Простите, что прерву вас, синьор Рамони, но ваши слова так глубоко задели меня… Вы как будто подслушали мои собственные мысли… Когда ты все время занимаешься делами сугубо практическими, то невольно оказываешься в их власти, и не замечаешь, как сужается горизонт. Я бесконечно рад, что случай свел меня с вами, да еще здесь, в Риме, где я чувствую себя столь одиноко.
Щеки Рамони чуть порозовели.
— Я тоже рад встретить единомышленника. Ведь и надо мной нависают дела практические. Только утро я могу посвятить работе, как бы это сказать, для души.
— Мне неловко, что я прибавил вам еще хлопот.
— О, пустяки! У меня неплохие связи в Ватикане, и мой секретарь быстро найдет пути, ведущие к падре… Антонио, кажется?! Если патронесса вашей школы…
Гость предостерегающе поднял руку.
— Нет, нет, Я не хочу обременять вас этим. Понимаете… — Григорий выдержал паузу, как бы колеблясь. — Нет, не стану от вас скрывать: вмешательство третьего человека было бы крайне нежелательно. По секрету признаюсь: она моя невеста и дело это совершенно интимное.
— Мы, итальянцы, всегда с уважением относимся к любви и ее тайнам. Но поднять бокал за вашу прекрасную даму, вы, надеюсь, разрешите?
— Какой же влюбленный откажется от этого?
— Тогда прошу! — Витторио встал и направился к двери, пропуская гостя вперед.
В небольшой столовой был сервирован ужин.
— Садитесь, синьор Шульц и, пожалуйста, извините меня: во время конфиденциальных бесед я предпочитаю обходиться без прислуги. Это создает некоторые неудобства, зато я уверен, — все сказанное не выйдет за пределы этой комнаты…
— Вы забыли еще об одном преимуществе: интимность обстановки настраивает на откровенность.
Беседа, завязавшаяся между гостем и хозяином, действительно была, если не очень искренней, то во всяком случае оживленной. Упиваясь собственным красноречием, рисуясь осведомленностью, граф не замечал, как Шульц то репликой, то вовремя брошенным замечанием направляет весь разговор в нужное русло. Вскоре Григорий довольно ясно представлял себе политическую жизнь страны и расстановку сил, ее обусловливающих.