Гроза на Шпрее
Шрифт:
Картина, постепенно возникавшая у Григория перед глазами, была многоплановой.
Капитуляция Италии и могучее развитие Движения Сопротивления, возглавляемое Комитетом Национального освобождения, — было первым широким слиянием всех сил, борющихся с гитлеризмом и собственным фашизмом. В Комитет вошли шесть самых влиятельных в стране антифашистских партий: коммунистическая, социалистическая, христианских демократов, а также либералы, и партии «Действия» и «Труда». Это был ответ на призыв Тольятти создать правительство национального единства. Такое правительство было сформировано в июне 1944 года. В состав его вошли те же шесть партий. Вслед за этим создается Всеобщая Итальянская Конфедерация Труда, где также объединяются различные направления в профсоюзном движении трудящихся, возглавляемые коммунистами, социалистами и христианскими демократами. Казалось, что все прогрессивные силы, объединенные в могучий союз, способны преодолеть послевоенные трудности, построить жизнь на основах подлинной демократии. Но годы фашистской диктатуры не прошли бесследно — хаос в экономической жизни страны, разброд в мыслях. Все усиливающееся влияние Ватикана на правое крыло христианских демократов. Действуют монополии, которым угрожают новые реформы. Фашизм не выкорчеван с корнем, начинает произрастать новая поросль. И не только новая. Секретарь фашистской партии Паволини, еще до полного военного краха 1945 года, приступил к созданию широко разветвленного подполья. Повсюду возникают тайные, хорошо замаскированные, полулегальные и легальные организации. Им легко действовать подспудно, поскольку единства в действиях правительства, по сути, уже нет. Премьер де Гаспери все больше попадает под влияние Ватикана, развернувшего бешеную антикоммунистическую деятельность, а после поездки в США за кредитами и сам в нее включается. Весной 1947 года де Гаспери, ловко маневрируя, в угоду заокеанским друзьям, создает правительство, полностью подчиненное христианским демократам.
Так итальянский народ был обманут в лучших своих надеждах.
Отборное зерно, брошенное в землю Италии, не проросло. Одновременно началась и реорганизация фашистского подполья, главные силы которого были сосредоточены в партии «Мовименто сочиале итальяно», то есть МСИ. Витторио сейчас хвастался «мудрым» ходом, который позволил объединить разобщенные ранее организации и легализовать их в едином центре. Спрятавшись за удобной вывеской, можно расширять и углублять подполье, создавать повсеместно новые боевые группы, хорошо законспирированные арсеналы оружия, компрометировать и даже убирать прогрессивных деятелей, сеять тем самым в душах людей разлад и неверие.
Фашизм. И здесь он тайком накапливает силы. Да какое там тайком, почти открыто. Выходит, страшный урок ничему не научил человечество. Межпартийные распри, словно шоры, закрыли глаза вчерашним антифашистам, которые, отбросив мелкие и крупные дрязги, создавали в свое время нерушимый фронт Сопротивления.
Григорий вспомнил последний день войны и чувство безграничной радости и облегчения, охватившее его тогда. Должно быть, такое же чувство облегчения, подсознательное желание забыть об ужасах войны, усыпило в людях здравый смысл. Как заманчиво было поверить в окончательную победу добра над злом. Что ж, расплачивайся за свое легкомыслие. Вот оно, зло, коварное и хищное, восседает напротив тебя. Но только на этот раз тебе не обмануть меня.
— Я утомил вас, синьор Шульц?
— Что вы! Просто немного кружится голова от вашего превосходного вина.
— Может быть, кофе?
— С превеликим удовольствием выпью чашечку. Мы, немцы, начинаем и кончаем день кофе.
— Сейчас распоряжусь, а вы, пожалуйста, пройдите в кабинет.
Полная багряная луна, напоминая гигантский апельсин, поднималась над горизонтом, и Григорий залюбовался красотой вечернего неба. Как хотелось ему побродить сейчас среди развалин древнего Рима! Днем он видел их только издали, величественные и трагические на фоне ярко-голубого неба. При лунном сиянии это впечатление, должно быть, еще усиливается, ведь ночью все воспринимается острее. Кто-то из философов назвал архитектуру застывшей музыкой. Обрывки какой же симфонии гигантов донеслись к нам через века?
— Пожалуйста, вот сигары и сигареты, прошу сюда! Эти кресла очень удобны именно для кофепития.
Из соседней комнаты донесся скрип колесиков. Григорий краешком глаза увидел, как какая-то женщина вкатила передвижной столик.
— Оставьте все, как есть, и можете идти! — приказал Витторио и вдруг воскликнул. — Что с вами, вам плохо?
— Простите, синьор, но я… я…
Знакомый голос заставил Григория обернуться.
— Лидия!
— О, синьор Гольдринг! Так это действительно вы? Я чуть не упала в обморок… Нам писали, нам написал синьор Лютц… что вы, что вас… Он так горевал, и мы с Куртом тоже… Уф, даже ноги не держат…
Григорий вскочил, пододвинул Лидии стул. Она со страхом взглянула на Витторио и, наткнувшись на его острый взгляд, поспешно сказала:
— Нет, нет, Я пойду. Извините, синьор Рамони, я, наверно, позволила себе что-то лишнее… Синьор Гольдринг, я хочу… Я надеюсь…
— Ну, конечно, мы еще поговорим. А сегодня крепко поцелуйте за меня Курта.
Последних слов Лидия, должно быть, уже не слышала, так поспешно она вышла из комнаты. Григорий повернулся к Витторио и весело, непринужденно рассмеялся.
— Вот это да! Словно в театре или кино. Вас, конечно, удивила эта сцена, но прежде чем объяснить, разрешите отрекомендоваться вторично: барон Генрих фон Гольдринг! — Григорий щелкнул каблуками, — кстати, расстрелянный американскими оккупационными властями. Отсюда слухи о моей смерти. Отсюда и перевоплощение в Фреда Шульца. А Лидия — жена моего бывшего денщика, с которым мы расстались еще в Кастель ла Фонте.
Напряжение, сковавшее мускулы на лице графа Рамони, постепенно ослабевало, а при последних словах совершенно исчезло.
— Кастель ла Фонте? — воскликнул он возбужденно. — Погодите! Значит, это о вас мне писала Мария-Луиза? О том, как героически вы вели себя в истории с заложниками, спасая дядюшку и ее жениха от рук гарибальдийцев.
— К сожалению, я не смог спасти ее саму. Ни ее, ни графа, ни майора Штенгеля… Скажите, вам так и не удалось узнать, кто взорвал замок?
— Говорят, какой-то эсэсовский генерал. Но никто не мог назвать его фамилию. Для своих мемуаров я храню списки тех, кого мы переправили в Испанию, Португалию и вообще за границу. Я тщательно проверил списки, но ни одного имени, связанного с Кастель ла Фонте, не нашел.
Громкий, прерывистый звонок разорвал вечернюю тишину.
— Кто это может быть так поздно? — Витторио поднялся, чтобы выяснить, в чем дело, но не успел сделать и несколько шагов, как дверь кабинета резко дернули. На пороге стояла девушка. Грудь ее высоко вздымалась, глаза гневно блестели.
— Витторио, вам не мешало бы обучить вашу челядь вежливости! Я полчаса звоню, полчаса объясняю, что мне необходимо вас видеть, а они расспрашивают, кто я и по какому делу, словно я прошу аудиенции у самого папы.
— Марианна! Во-первых, вы звонили всего несколько секунд, во-вторых, не мешало бы поздороваться, тем более, что у меня гость. Разрешите познакомить: Фред Шульц, а это — моя невеста Марианна Висконти.
Девушка густо покраснела. Ослепленная гневом, она, должно быть, и впрямь не заметила постороннего человека.
— Вы могли бы предупредить, что мы не одни.
— Я только что это сделал.
Поборов смущение, девушка рассмеялась и протянула Григорию руку:
— Я произвела на вас ужасное впечатление! Правда?