Гроза над Цхинвалом
Шрифт:
– Ты прям поэт, – улыбнулся Сергей.
– С литра такого вина любой поэтом станет, – отмахнулся оператор. – А там его несколько тонн было… Все мы, конечно, не выпили, но оттянулись славно. В общем, как я в гостиницу попал, не помню. Ночью чувствую: требуется встать. А дверь в туалет закрыта! Что за черт, думаю. Тут дверь приоткрывается, выглядывает Анатольич. «Сейчас», – говорит. Сделал я свое дело, выхожу, а Анатольич по новой в сортир намыливается. С книжкой, что меня особенно поразило. Дело-то уже к рассвету. «Ты чего?» – спрашиваю. «У меня, – жалуется он, – от этого чертова вина сплошной дискомфорт в желудке!
– Опять что ли пил? – не понял Сергей.
– Какое там! Хлопну воды и – готов. Тулбурел на меня так повлиял. А у стариков мы нормальное вино пили. Через полчаса будешь, как стеклышко.
– Мудрый ты человек, – вздохнул Комов. – Везде побывал, все знаешь.
– А то! – заулыбался Беляш.
38. Алан Сенакоев
На сей раз подельникам не повезло. Село изрядно пострадало от обстрела, похоже, бои шли прямо на его улицах. Многие дома были разрушены. Какишев изматерился, подбирая «объект», достойный их внимания, и то и дело бросал злобные взгляды на ни в чем не повинного Алана. Сенакоев благоразумно молчал.
Наконец Кузя остановил свой выбор на уцелевшем доме, стоявшем на отшибе от других. Дверь в строение оказалась незапертой, но не успели приятели осмотреться, как невесть откуда появилась сгорбленная старуха, облаченная в черное платье. От ее невнятных криков закладывало уши. Взбешенный Какишев выхватил пистолет, но и это не остановило старую ведьму. Размахивая палкой, она надвигалась на растерявшегося Алана.
– Отойди! – выдохнул Кузя.
Сенакоев инстинктивно отстранился. Он видел, как исказилось гримасой лицо подельника. Пистолет сухо щелкнул, но выстрела не последовало. Матерящийся Кузя отбросил старуху в сторону, она отлетела к стене, осела на пол, но тут же начала вновь подниматься на ноги. При этом бабка не замолкала ни на минуту.
– Уходим, – приказал Какишев.
Они вывалились во двор, но далеко отойти не успели. Размахивающая палкой и вопящая, как на пожаре, старуха появилась в дверном проеме.
– Ну, сука… – скрипнул зубами Кузя.
Он лихорадочно передергивал пистолет, но что-то в обычно надежном «ПМ» заклинило.
– Врежь ей! – взвизгнул Какишев.
– Чем? – растерялся Алан.
– Поленом! Дай по башке, чтобы заткнулась наконец…
Сенакоев беспомощно скользнул взглядом по двору, оглянулся и… В животе у него похолодело. К дому быстро приближались несколько человек с автоматами наперевес.
Кузя тоже заметил незнакомцев. Издав какой-то странный звук, он отбросил пистолет, прошмыгнул в косо висящие ворота и помчался к росшим неподалеку кустам. За ним устремились два автоматчика.
Остановившимися глазами Алан смотрел на подходившего к нему человека с двумя маленькими звездочками на погонах.
«Русский…» – мелькнуло в голове.
Молодой парень настороженно смотрел на него, дуло автомата было нацелено
– Что здесь происходит? – спросил он.
Словно какой-то рычажок сдвинулся в голове Сенакоева. Он сделал шаг навстречу автоматчику и силой рванул рубаху на груди.
– Что?! – Алан никогда не думал, что у него такой визгливый голос. – Что происходит? То, что и должно! Сколько мы можем терпеть этих грузин?! Кто позволил им мучить наш народ, убивать моих братьев и сестер? Хватит! Пришел наш час, и мы рассчитаемся с ними за все обиды? За вековые обиды!
– Что ты сказал?
Голос был знакомым. Сенакоев испуганно оглянулся и обмер. В нескольких шагах от него стоял Ревазов. Небритый, с темными кругами под глазами, одетый в порванную и запыленную камуфлу. Глаза учителя не отрываясь смотрели на Алана, по щекам перекатывались желваки.
– Хасан Николаевич… – пробормотал Сенакоев.
– Что ты сказал? Повтори, – потребовал Ревазов.
Ответить ему Алан не успел. Ворота заскрипели, и во дворе появился Кузя. Физиономию его украшал роскошный кровоподтек, руки Какишев держал за спиной. Впрочем, через мгновение Сенакоев понял, что ошибается – Кузя, с трудом передвигавший ноги, держался за задницу. Видимо, кто-то из преследователей удачно всадил ему ботинок прямо в копчик.
Учитель подошел к старухе, склонился к ней. Оказалось, что ведьма отлично умеет говорить не надрываясь. Алан пытался уловить, что она бормочет, но не сумел. Заметил только, как еще больше осунулось лицо Ревазова, перехватил его недобрый взгляд.
«Что же делать?» – билось в голове, но ответа на этот вопрос не было.
Наконец старуха замолчала. Ревазов аккуратно взял ее ссохшиеся пальцы в ладонь, бережно сжал их. Потом перевел взгляд на задержанных.
– Обыщите их, – приказал он.
Молодой ополченец, брезгливо морщась, обшарил карманы Какишева, извлек из них несколько золотых колец, цепочку, какой-то медальон…
«Откуда? – удивился Алан. – Неужели из домов, где мы были вчера? Во гад! А меня только что не шмонал…»
У самого Сенакоева с собой было сорок тысяч рублей новенькими пятитысячными купюрами – рука не поднялась оставить их дома, грели эти хрустящие банкноты душу Алана.
– По-моему, все ясно, – сказал ополченец, убирая отобранное в сумку.
«Это мое!» – чуть не завопил Алан, но вовремя прикусил язык.
– Так… – негромко произнес Ревазов. Помолчал, и снова прозвучало это же бессмысленное – Так…
– Идите… – учитель повел стволом автомата в сторону ворот.
«Куда? Зачем?» – хотел было спросить Сенакоев, но побоялся рассердить Хасана Николаевича и промолчал.
Так, молча, все вышли на улицу, только бабка-грузинка, из-за которой и началась вся эта заваруха, осталась во дворе.
– Туда… – Ревазов указал на стену полуразрушенного дома, бессмысленно торчавшую неподалеку.
– Э-э, мужики! – забеспокоился русский. – Вы чего?
– Так надо, – учитель строго посмотрел на него. – Это наше дело. Сами за все ответим.
– Ну, как знаете… – русский махнул рукой и отошел в сторону.
«Что происходит?» – Алан удивленно смотрел на Хасана Николаевича. Почему от сегодня так немногословен. Ни разу не вспомнил Родину, не спросил бывшего ученика, стыдится ли тот своего проступка?