Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

Алдан-Семенов Андрей Игнатьевич

Цепи приближались: серые — рабочие в штатской одежде, черные — матросы в коротких бушлатах. На шоссе три броневика непрестанно били из пулеметов, отсекая казаков от Царского Села. Казаки начали отступать, и Краснов, проклиная все на свете, поспешил за ними. Коновод догнал его, подсадил в седло. Генерал, не подбирая поводьев, затрусил по темнеющей дороге в Гатчину.

Снова пошел мелкий дождь, задергивая зыбкой сетью горизонт.

Краснову не хотелось смотреть, не хотелось думать, мир тускнел и гас постепенно,

словно кто-то невидимый выключал источники дневного света.

В Гатчине, в большой дворцовой гостиной, его ожидали офицеры, растерянные и перепуганные переменой событий. Краснов молчал, он только распорядился выставить на все дороги, ведущие к дворцу, заставы с пушками. Потом бросился в кожаное кресло, вытянул ноги; шпоры оцарапали палисандровый паркет. «А, все равно! Теперь ничего не жалко, пусть все пропадает пропадом!»

Ему хотелось забытья, глубокого сна, он зажмурился, и сразу же появилась мыслишка, коварная, подстрекательная: «Что делать с главковерхом? Может, ценой его головы спасти собственную?» Но он и сам ненавидит большевиков не меньше Керенского и Корнилова.

Генерал полулежал, размышляя, и не слышал, как вошел адъютант.

— Командир артиллерийского дивизиона по срочному делу...

Краснов протер глаза, встал.

— Ну что еще? — спросил недовольно.

— Казаки отказались идти на заставу. Они не берут даже орудийных снарядов, объявили, что по питерцам стрелять не желают, — доложил командир дивизиона.

— Этого я от станичников не ожидал. Если уж казаки вырвались из-под нашей власти, то никакой надежды нет! Гатчина не охраняется?

— Никак нет, господин генерал.

— Красногвардейцы передушат нас, как крыс, — мрачно сказал Краснов, рассматривая узоры на паркете.

За дверями послышался шумливый говор, в гостиную вошла толпа — члены казачьего комитета 9-го донского полка.

— Зачем в такую рань, станичники? Что-нибудь приключилось? — спросил нарочито беззаботным голосом Краснов.

— Где Керенский? Мы требует Керенского, — разом заговорили казаки.

— Да зачем он вам?

— Отведем в Смольный. Не желаем ссориться с большевиками.

— Как вам не стыдно, станичники! Наши деды отвечали московским царям, что с Дона выдачи нет, — возразил Краснов, забыв собственную мысль о передаче Керенского в руки большевиков; теперь ему хотелось сыграть роль благородного человека. — С Дона выдачи нет, — повторил он.

— Так то ж были цари. А Керенский много навредил народу, пусть его судит народ.

— Большевики еще не весь народ, — урезонивал генерал казаков.

— Чего доброго, Керенский еще сбежит. Мы поставим свой караул к его комнатам. Так-то вернее, — галдели казаки.

— Хорошо, я согласен, станичники.

Казаки повалили из гостиной, Краснов приказал командиру дивизиона вместе с офицерами охранять подступы к Гатчинскому дворцу, а сам отправился к Керенскому.

Тот

тоже не спал в эту последнюю ночь октября. Вдвоем с капитаном Андерсом сидели они в комнате при единственной свечке в тоскливом предрассветном сумраке. От сумрака казались черными их с провалившимися щеками лица.

— У вас еще есть время скрыться, — сдавленным голосом объявил Краснов. — Уходите любым путем, кроме парадного. Там стоят часовые. Замешкаетесь — вас арестуют мои же казаки. В вашем распоряжении полчаса...

Краснов повернулся и, приподняв плечи, вышел из комнаты. Известковая бледность разлилась по лицу Керенского, потом оно стало серым. Глянув в окно на аллею, по которой ходили часовые-казаки, Керенский спросил прерывающимся, тоскливым голосом:

— Что же делать, капитан?

— Скрыться. Бежать.

— Гатчина полна матросов. Они мои враги. В парке казаки — они мои враги. Теперь всюду мои враги. Меня схватят сразу же, как только выйду из комнаты.

— Переоденьтесь матросом. Это единственный шанс на спасение. Постараюсь найти для вас одежду, — ответил Андерс, ощущая свою причастность к знаменательному факту истории.

Керенский с пронзительным страхом в сердце ходил по комнате, натыкаясь на диваны, на стены. В углу у двери увидел кипы голубых и желтых листов, огромных, словно театральные афиши. Сдернув верхний лист, разглядел денежные купюры.

— Деньги. Мои деньги... «Керенки» прозвали их, — горько рассмеялся он. — На этих деньгах нет ни подписей, ни государственной печати, они не обеспечены никакими ценностями России, за их подделку даже нельзя преследовать по закону. Все фальшь, все ложь, и липовое величие, и дутая слава, и ненужные деньги...

Вбежал Андерс с матросской формой.

— Одевайтесь скорее! Умоляю, как можно скорее!

Керенский надел брюки клеш, морской короткий бушлат, прикрыл глаза синими очками.

— Идите за мной. Дворцовый служитель показал потайной ход из дворца, — шепнул Андерс.

Они вышли из подземного хода далеко за оградой дворца, в роще, наполненной утренним туманом. Андерс остановился, протянул руку:

— До свиданья. Желаю удачи...

— Прощайте. — Ссутулясь, спрятав под бушлатом покрасневшие руки, уходил в туман властитель вчерашнего дня.

«Революция — дама в железных перчатках. Ее рукопожатие не раз превращало политических гигантов в ничтожных карликов», — подумал Андерс.

Он вернулся к генералу Краснову, но не успел сообщить о бегстве Керенского. Парадные двери широко распахнулись, в дворцовую залу стремительно вошли матросы с худощавым высоким человеком в офицерской шинели. Протянув вперед руку, он сказал театральным тоном:

— Вы мой трофей, генерал! — Обвел рукой залу, добавил: — Со всем своим штабом, генерал. Я командующий революционными войсками Михаил Муравьев.