Гроза

Коган Павел Давыдович

«Весна разлилась по лужицам…»

Весна разлилась по лужицам, Воробей по-весеннему кружится, Сосулька слезливо сосулится, Гудит по-весеннему улица. Эй, сердце, стучи по-весеннему! Стучи же, стучи, строптивое! Смерть всему тускло-осеннему! Да здравствует все красивое! Личное сегодня — грош. Пой песни весне, Пой, да так, чтобы ложь Люди видели только во сне, Пой, да так, чтобы нытики Уши от жути зажали бы. Чтоб не хватило прыти им Свои высюсюкивать жалобы. 1934

Весна моя!

Весна моя! Ты снова плещешь в лужах, И вновь Москва расцвечена Тобою в желть мимоз! И я, как каждый год, Немножечко

простужен, И воробьи, как каждый год, Исследуют навоз. Весна моя! И снова звон орлянки, И снова ребятня «Стыкается», любя. Весна моя! Веселая смуглянка, Я, кажется, до одури Влюблен в тебя. Май 1934

ВЕЧЕРОМ

Весь город вечер высинил, И фонари разлучились, Чуть-чуть глаза зажмуришь — И стукнутся в зрачки. Я шел. И мне казалось, Что фонари те — лучшие И лучше всех смеются В прохожие очки. Я шел, и мне казалось, Что это очень здорово, Что это замечательно, Что на дворе весна. Я шел, и бессознательно Я ставил гордо голову, Я шел, и был уверен, И очень твердо знал, Что жизнь — это солнце! Что жить на свете — стоит! Что в кровь ко мне залезла Весенняя гроза, Что сердце не желает Сидеть себе спокойно, Что у моей любимой хорошие глаза, Что я живу в стране, где Весна зимою даже, Где люди, что умеют смеяться и любить. И я иду. А небо, Измазанное сажей, Со мной хохочет вдребезги И пробует запеть. Май 1934

«Не додумав малой толики…»

Не додумав малой толики И строки не дочитав, Засыпает та, что только Горьковатая мечта. Месяц кружит над столицей, Знаменит, как АЭНТЭ, Этой ночью ей приснится Седоватый Сервантес. Он ей скажет, грустный рыцарь, Опускаясь на постель: «Как вам спится, что вам снится, Что вам грустно, мадмазель?» Лат старинных не имея, Похудевший от забот, Ходит в платье Москвошвея Современный Дон Кихот. Он вас любит, дорогая, Но октябрьскою порой И мечта у вас другая, И приснится вам другой… Он уходит, грустный рыцарь, За веков глухой порог. На другом конце столицы Мне не спится той порой. Я открою дверь. Густея, Догудят гудки, и вот Рыцарь в платье Москвошвея Отправляется в поход. 1934

«Ветер, что устал по свету рыскать…»

Ветер, что устал по свету рыскать, Под стеной ложится на покой. Я мечтаю о далеком Фриско И о том, как плещется прибой. И когда-нибудь лихой погодкой Будет биться в злобе ураган,— Я приду взволнованной походкой К тем маняще-дальним берегам… Я приду через чужие страны, Через песни дней и гром стихий, Я приду, чтоб взять у океана Смех и солнце, друга и стихи. 1934

«И тишина густеет…»

И тишина густеет, И бродят ломкие тени, И в комнате чуть-чуть дымно От трубок — твоей и моей… И я достаю осторожно Из ящика со стихами Бутылку, наверно, рома, А может быть, коньяку. И ты говоришь, улыбаясь: «Ну что же, выпьем, дружище!»— И ты выбиваешь о стол Матросскую трубку свою. И ты запеваешь тихо (А за окошком ветер…) Чуть грустную и шальную Любимую песню мою. Я знаю, ты бред, мой милый, Ты дым, ты мечта, но все же, Когда посинеют окна, Когда тишина звенит, Ты входишь, и ты садишься Возле окна на кушетку, Отчаянно синеглазый, Решительный и большой. Ты очень красив, мой милый! И ты приносишь с собою Запахи прерий и моря, Радости и цветов. И я улыбаюсь, я очень Рад твоему приходу. И ты говоришь: «Павлушка, Дай закурить, браток…» Ты говоришь иначе, Ведь ты не умеешь по-русски, Ведь ты как будто испанец, А может быть, янки ты… И это совсем неважно — Я-то тебя понимаю, И ты говоришь о буре, О море и о себе. И я тебе по секрету Скажу, до чего мне грустно. Скажу, до чего мне хочется Тоже уйти с тобой. Поверю свои надежды, Которые не оправдались, Скажу про длинные ночи, Про песни, про ветер, про дым. Мне так хорошо с тобою, Мой милый, мой синеглазый… Я все-таки чуть-чуть верю, Что где-нибудь ты живешь. Я просто мечтатель, милый, Я просто бродяга по крови, И как-нибудь легким маем Я вслед за тобой уйду. Неправда! Я просто трусишка, Который от скуки мечтает. И жизнь свою я кончу Госслужащим где-нибудь здесь. Но только мне очень грустно Осенними вечерами, Но только мне очень жутко От этой густой тишины… Мой милый, а может, все-таки Ты где-нибудь проживаешь? Быть может, я вру, Быть может, Я тоже могу уйти?.. Зайди же, я тебя встречу Улыбкой и рукопожатьем, И мы с тобою сядем У стекол, глядящих в ночь. Из ящика со стихами Я вытащу осторожно Бутылку, наверно, рома, А может быть, коньяку. 27 ноября 1934

«Дождик бьет по глади оконной…»

Дождик бьет по глади оконной. Тихо в мире, и мир спит. А напротив меня ворона На соседнем заборе сидит. Только это — затишье пред бурей, И земля в лихорадке дрожит, Будут дни — и рванутся пули, И по миру пойдут мятежи. Будет день… 1934

«Я вечером грустный шел домой…»

Я вечером грустный шел домой, Луна по небу бежала за мной, Бежала за мной и кивала мне, А звезды подмигивали тишине. И ветер усталый на лавочку сел, И нежные парочки тихо шептались, Я вечером шел Ленинградским шоссе, С собой неся тоску и усталость. Я шел, проклиная людей и век, И вот ко мне подошел человек, Его алкоголь немножко качал (Нелепая куртка с чужого плеча), Старенький свитер в пятнах, в грязи, Но звонкий орден с груди грозил, Но звонкий орден щурил глаза, Как будто бы снова над степью гроза, Как будто бы снова плечо к плечу Песням звенеть и звенеть мечу, Как будто бы снова за солнце и дым На смерть идти бойцам молодым. 1934

«Я привык к моралям вечным…»

Я привык к моралям вечным. Вы болтаете сегодня о строительстве, конечно, об эпохе и о том, что оторвался я, отстал и… А скажите — вы ни разу яблоки не воровали? Вы швырялися камнями, падали, орали песни, матерились так, что жутко, и орали: «Колька, тресни!»? Вы купались ли в апреле, вы любили ль ночью звезды, синий дым, снежок, и галок, и морозный крепкий воздух? А когда вы стали старше, вы девчонок целовали? Или это не влезает в ваши нудные морали? Сколько знаете вы ночек, что вы дома не проспали, сколько девушек любили, сколько песен вы слыхали? Вы умеете, коль надо, двинуть с розмаху по роже? Вы умеете ли плакать? Вы читали ли Сережу? 1934

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Чуть смущаясь: «Не просили», Легок, ловок и лукав, Так летел он, бело-синий, И ложился на рукав. Вечер стар, Но гримирован он Радостным и молодым. Я взглянул и зачарованно: «Это ж песни, Это ж дым». Мимо, тонок и на цыпочках, Ветер шел и увидал: Незаметно кто-то выпачкал Облаками эту даль… Ветер был такой изысканный, Ну почти как тот жираф. В это время очень искренно Мне казалось, что жара… И когда я вспомнил все-таки, Что мороз, а не теплынь, Я увидел — в легкой лодке Легкий вальс над миром плыл. И домой. А мама: «Ад теперь». Я ж подумал в полусне: «Очень, очень, очень рад тебе, Дорогой мой первый снег». 1 декабря 1934