Гроздья гнева

Стейнбек Джон Эрнст

— Молока купили? — спросила Роза Сарона.

— Да. Вот оно.

— Дай мне. Я с утра не пила.

— Она думает, это как лекарство.

— Так мне няня говорила.

— Картошку приготовила?

— Да, очистила.

— Надо ее поджарить, — сказала мать. — Я купила отбивных. Нарежь картошку и положи на новую сковороду. И луку подбавь. Мужчины, вы пойдите умойтесь, принесите ведро воды. А где Руфь и Уинфилд? Им тоже надо умыться. Взяли для них печенья, — сказала мать Розе Сарона. — Каждому по большой пачке.

Мужчины

пошли умываться к речке. Роза Сарона нарезала картошку на новую сковороду и, стоя около печки, поворачивала ломтики концом ножа.

Край брезентовой занавески отлетел в сторону. Из-за него появилось толстое, потное лицо.

— Ну, как у вас сегодня дела, миссис Джоуд?

Мать обернулась.

— Миссис Уэйнрайт! Добрый вечер. Да ничего. Три с половиной доллара. Даже немножко больше — три доллара пятьдесят семь центов.

— А мы получили четыре доллара.

— Ну что же, — сказала мать. — У вас народу больше.

— Да. Джонас уже большой мальчик. Я вижу, у вас сегодня отбивные!

Уинфилд прошмыгнул в дверь.

— Ма!

— Подожди минутку. Да, мои любят отбивные.

— А я бекон поджариваю, — сказала миссис Уэйнрайт. — Слышите, какой запах?

— Нет. У меня лук в картошке — все перешибает.

— Ой, подгорело! — крикнула миссис Уэйнрайт, и ее голова исчезла.

— Ма, — повторил Уинфилд.

— Ну, что тебе? Поди, объелся печеньем?

— Ма… Руфь все разболтала.

— Что разболтала?

— Про Тома.

Мать широко открыла глаза.

— Разболтала? — Она опустилась перед ним на колени. — Уинфилд… кому?

Уинфилд смутился. Он попятился назад.

— Она только немножко разболтала.

— Уинфилд! Скажи, что она говорила?

— Она… она свое печенье не сразу съела, а стала грызть понемножку — знаешь, как всегда. Грызет и говорит: «Тебе, наверно, жалко, что ничего не осталось?»

— Уинфилд! — крикнула мать. — Скажешь ты наконец? — Она тревожно оглянулась на занавеску. — Роза, посиди поговори с миссис Уэйнрайт, чтобы она не подслушала.

— А картошка?

— Я посмотрю за картошкой. Иди, иди! Не то она будет подслушивать.

Роза Сарона, тяжело волоча ноги, прошла за брезент.

Мать сказала:

— Ну, Уинфилд, говори.

— Я и так говорю. Она ест понемножку, потом стала ломать каждое печенье на мелкие кусочки, чтобы подольше хватило…

— Ну, дальше, дальше!

— Потом подбежали ребята, им тоже захотелось, а Руфь грызет и грызет и никого не угощает. Тогда они обозлились, один мальчишка взял да и отнял у нее всю пачку.

— Уинфилд, про то рассказывай, про другое.

— Я и рассказываю. Руфь тоже обозлилась, побежала за ним, ударила сначала его, потом другого, а потом ее одна большая девочка излупила. Здорово излупила! Руфь заревела и говорит: «Я позову старшего брата, и он тебя убьет». А девчонка сказала: «Испугалась я! У меня тоже старший брат есть». —

Уинфилд выпаливал все залпом. — Они подрались, и та девчонка всыпала ей как следует, а Руфь сказала: «Мой брат убьет твоего брата». А та девчонка говорит: «А что, если мой твоего убьет?» А потом… потом Руфь сказала, что наш брат двоих уже убил. А большая девочка сказала: «Ах, вот как? Врунья ты, больше ничего». Руфь сказала: «Ах, вот как? Наш брат сейчас прячется, потому что он убил человека, и твоего брата тоже убьет». А потом они начали обзывать друг дружку всякими словами, и Руфь бросила в ту девчонку камнем, девчонка за ней погналась, а я прибежал сюда.

— О господи! — устало проговорила мать. — О господи, Иисусе Христе, непорочный младенец! Что же теперь делать? — Она прижала ладонь ко лбу и потерла пальцами глаза. — Что же теперь делать? — От печки потянуло запахом подгоревшей картошки. Мать машинально поднялась и помешала ее.

— Роза! — крикнула она. Роза Сарона вышла из-за брезента. — Последи тут. Уинфилд, беги разыщи Руфь и веди ее сюда.

— Ты ее выпорешь, ма? — с надеждой в голосе спросил Уинфилд.

— Нет. Поркой делу не поможешь. И надо же было ей проболтаться! Теперь пори не пори — все равно. Ну, беги разыщи ее и приведи сюда.

Уинфилд бросился к двери, наткнулся на мужчин, поднимавшихся по доскам, и отступил в сторону, пропуская их мимо себя.

Мать тихо сказала:

— Па, надо посоветоваться. Руфь разболтала ребятам про Тома.

— Что?

— Подралась и все выболтала.

— Вот дрянь! Зачем?

— Да она не нарочно. Слушай, па, ты побудь здесь, а я попробую разыскать Тома — скажу ему. Надо предостеречь. Ты никуда не уходи, последи тут… А я захвачу ему поесть.

— Хорошо, — согласился отец.

— Ты ничего ей не говори. Я сама.

В эту минуту в дверях появилась Руфь, а позади нее Уинфилд. Девочка была вся грязная, губы перепачканы, из расквашенного в драке носа все еще капала кровь. Вид у нее был испуганный и смущенный. Уинфилд, торжествуя, шел за ней по пятам. Руфь злобно оглядела всех, шмыгнула в угол вагона и села там спиной к стене. Она и злилась и робела в одно и то же время.

— Я ей все сказал, — выпалил Уинфилд.

Мать накладывала на тарелку две отбивных котлеты и картошку.

— Молчи, Уинфилд. Не надо, она и так наказана, — сказала мать.

Детская фигурка метнулась вперед. Руфь обхватила мать поперек туловища, уткнулась матери в живот лицом и вся затряслась от рыданий. Мать пыталась высвободиться, но грязные пальцы держали ее цепко. Мать ласково провела рукой по волосам Руфи и похлопала ее по плечу:

— Молчи, молчи, — сказала она. — Ведь ты не нарочно.

Руфь подняла грязное, исполосованное слезами и кровью лицо.

— Они отняли мое печенье! — крикнула она. — А эта большая девчонка, стерва, она меня побила… — И снова залилась слезами.