Гроздья Рябины
Шрифт:
Жена восприняла переселение неодобрительно-молча. Она не любила домашнюю работу, эти стирки-готовки. Ну, стирки можно переправлять маме, а вот готовить каждый день… Лучше купить консервы, овощные, мясные; немытые банки из-под консервов и немытая посуда заняли целый угол на кухне. У нее сразу же не сложились отношения с аккуратисткой и чистюлей Ларисой, но та терпела и молчала, положив условие: есть моя и есть твоя половина кухни.
У Германа началась новая жизнь. Он сразу же вошел в общество заводской молодежи, с рыбалками, турпоходами, спортом, посиделками за бутылкой вина, этими увлекательными прелестями, недополученными в голодной юности и годами в казарме. Жена категорически
Герман теперь старался меньше бывать дома. С вечера перед выходным днем уезжал к родителям, где жила Лерка. Она бросалась к нему, усаживалась на коленях, и они долго говорили обо всем на свете. Лерка быстро росла, делалась забавной и очень самостоятельной.
– Я сама! – этот рефрен звучал всегда, когда за что-то они принимались.
– Ну, сама так сама. А можно я тебе немножко помогу?
Утром начиналось расчесывание и заплетение Леркиных волос. За ночь ее волосинки-паутинки превращались в войлок, и чтобы их расчесать, нужно было много усердия. Лерка закрывала глаза от боли, но терпела, только слезки иной раз катились из глаз. Потом волосики превращались в две тощие морковки, и наградой за терпение были громадные банты на концах. Лерка трогала их и счастливо вздыхала. Потом они ехали в город, покупали мороженое или вкусные булочки и вообще гуляли. Жена в это время обычно уезжала к своим родственникам, их оказалось у нее множество, а в июне уехала на курсы переподготовки врачей-рентгенологов.
Маленький человечек все больше завоевывал место в сердце Германа. Лерка была частицей его самого, плоть от плоти, кровь от крови. Также как он сам в детстве, дочь переболела всеми возможными и невозможными болезнями. Корь, скарлатина, ангина, “ячмени” на глазах, воспаление легких беспрестанно цеплялись к ней. Однажды вечером мама встретила Германа в тревоге: Лерочка сильно заболела. Она вся горела, металась, сбрасывая одеяло. Договорились с мамой дежурить у постели, сменяя друг друга.
В ночной полутьме Герман сидя задремал. Когда очнулся, на часах было половина двенадцатого. Он сразу понял, что с Леркой что то произошло неладное. Она дышала прерывисто, со всхлипами. Герман посмотрел на термометр и не поверил своим глазам: ртутный столбик стоял на отметке 42. С ужасом вглядывался он в эти цифры. Он не знал, что такая температура может быть! В панике разбудил маму: что делать?
– Беги в поликлинику, там есть телефон, вызывай скорую.
Не помня себя, огромными шагами Герман добежал до поликлиники, колотил в двери и окна, будя сторожа, потом метался по улице, дожидаясь скорую помощь. Она приехала на удивление быстро, пожилая женщина-врач сделала Лерке укол, и ей скоро стало лучше. Эти полчаса между жизнью и смертью дочери были самыми жуткими в жизни Германа. Тогда он понял, как много для него значит это беззащитное существо, его маленькая частичка.
Лера выздоровела через неделю, она выздоравливала так же быстро, как заболевала, но была очень слабенькой, ее нужно было выводить из этого порочного круга. Но теперь Герман жил на заводе, круглые сутки его вытаскивали на всякие поломки и аварии. И это было здорово! Он ощущал свою нужность, необходимость. Завод стал для него родным домом, в котором он знал всё и вся, он научился не теряться в любой ситуации, и был неформально принят полноправным членом заводской элиты – круга начальников цехов и отделов. Если бы еще не этот гад Копёнкин…
3
– Ну, как твой новый начальник лаборатории? – спросил Герман Зяму. Между ними установились дружеские отношения, но статус начальник-подчиненный существовал, и Лифшиц упорно обращался к Герману на “Вы”.
– Вы знаете, она очень старательная и исполнительная, в институте их мало чему научили, но Дина Алексеевна серьезно взялась за дело, учит Правила электробезопасности, думаю, из нее выйдет толк. Кстати, сейчас она придет, – Зяма посмотрел на часы, – через пятнадцать минут, устрою ей первый экзамен.
Она пришла, одетая с особой тщательностью, искусный макияж, нестерпимо красивая, с отстраненным видом, нога на ногу, сидела перед Зямой. Герман поднял глаза и вдруг встретился с ее глазами, … а там – омут, темный, бездонный, колдовской. Он не выдержал, струсил, отвел, опустил глаза, уткнулся в бумаги на столе. И страшно разозлился… на себя? Да кто она такая!? Пигалица! Его обуревало желание немедленно прекратить эту демонстрацию, сказать что-нибудь обидное, что на работе следует одеваться скромнее, и – для кого Вы, Диана Алексеевна, накрасили губы? Он поднялся.
– Я побежал в ремонтно-механический.
Как-то так выходило, что слишком часто, где бы Герман ни появлялся, он встречал ее, Дину. Он на заводских соревнованиях бежал пять километров, и на финише стояла она с бутылкой минеральной воды: “Вы сильно устали? А у меня как раз вот нарзан”. Это было понятно: болела за своих. Она всегда встречалась на волейбольной площадке, неплохо играла, но почему-то всегда – за сеткой напротив, глаза в глаза.
Настала зима, на стадионе залили каток, и каждым субботним вечером они, не сговариваясь, встречались там: Герман, Лёва Козлов – инженер по кранам из его отдела, и Дина с подругой. Подругу она притаскивала для компании, та кое-как, мучительно ковыляла по льду, большей частью просиживала в раздевалке, а трое оставшихся дурачились, играли в догонялки. “Как малые дети! Стыдитесь!” – осуждающе бросила им вслед солидная дама в каракуле. Дама сидела на скамейке и сторожила двух своих питомцев, ковылявших на коньках-снегурках.
– Она права, – назидательно сказала Дина, – посмотрите на себя. Как малые дети. Какой пример Вы подаете подчиненным? – и бросила в Германа снежком.
Играла музыка, под лучами прожекторов искрился снег, под кокетливой белой шапочкой горели ее глаза, пунцовели губы, и страстно захотелось схватить ее в охапку и…. но было нельзя. Какой пример Вы подаете своим подчиненным?
А в понедельник при случайной встрече – холодный кивок, “здравствуйте”, и мимо, как будто не было субботней ледяной феерии. Начальник и смиренная подчиненная, все чинно. Что это было? Опасная, волнующая игра или что-то большее?
И совсем неожиданное: Герман шел в поликлинику сверлить больной зуб, и Дина сидела там, перед дверью в зубной кабинет.
– Вы будете за мной. Только не слушайте, как я буду вопить, я ужасно боюсь этих орудий пыток.
В заводском клубе устраивались вечера молодежи. Были концерты, танцы и, конечно, там всегда была она, ослепительно красивая, ослепительно нарядная, в оживленном кругу молодежи, а Герману нельзя было к ней подойти, потому что злые языки… и злые глаза… но вдруг его взгляд встречался с ее глазами, и в этих в этих взглядах была жгучая тайна, связывающая их.