Шрифт:
Гроздья рябины
Эту историю из своей жизни рассказал мне мой старый приятель Герман Вернер. Несмотря на свои нерусские имя и фамилию, он абсолютно русский человек. Так бывает, и это не парадокс. " У меня только имя, фамилия и внешность нерусские, – шутит он, – всё остальное – русское". Герман – инженер, всю сознательную жизнь провозился с железом, но остался романтиком, немного старомодным и любителем пофилософствовать. Мы сидели, говорили о разном, бутылка вина на нашем столе пустела, и нас потянуло на лирику. Говорили о высоких чувствах, о любви…
– Любовь возвышает человека, – глубокомысленно изрёк я.
– Ты не прав, – возразил Герман, – вы, писатели, привыкли говорить литературными штампами. "Любовь с первого взгляда и до гроба…" Вы путаете любовь и влюблённость. Влюбленность приходит внезапно и часто уходит, оставляя пустоту
1
Герман сегодня опять чуть было не опоздал. Его, двадцатичетырехлетнего, недавно назначили главным механиком завода, и положение обязывало приехать на завод пораньше, обежать цеха, узнать, где и что сломалось за ночь, чтобы к началу утреннего директорского обхода солидно доложить о принятых мерах, о том, что главный механик держит руку на пульсе и вообще вкурседела. А тут бежишь, как мальчишка, поглядывая на часы, и неприятное предчувствие подкатывает снизу живота, что в литейном ночью опять сломалась дробеметная машина, и начальник литейного уже пожаловался Копёнкину: задание по очистке отливок не выполнено, потому что главного механика не нашли ночью, и этот гад Копёнкин сразу же на обходе доложит директору об этом, так чтобы все поняли, что от этого пацана не приходится ждать ничего путнего, вот прежний механик Валейко такого бы не допустил, и Герман будет топтаться на месте и путанно оправдываться, Василий Александрович Усатый, бросив презрительно-беглый взгляд на него, уставится на главного инженера: ну, что будем делать, Павел Осипович? А Диканов обязательно отпустит какую-нибудь гадость, вроде того, что меньше надо по бабам шастать по ночам. Этот проклятый дробемет-дуромет-гробомет в литейном постоянно портил кровь Герману. Механик цеха Йоська был человеком крайне необразованным. Весь в серой литейной пыли, Йоська вместе со своим единственным слесарем самолично собирал роторы этого гробомета, как бог на душу положит, чугунные лопатки ротора дробь съедала за какие-нибудь три часа, и с этим ничего нельзя было поделать.
Директор завода Усатый приезжал на завод три раза в неделю – в понедельник, среду и пятницу. Остальные дни у него были рай, гор и обкомовские. Ровно в девять к центральной проходной подкатывала директорская “Волга”, и из ее недр величественно появлялся Сам. Начинался день с обхода цехов. Впереди шествовали Усатый, главный инженер Лурье и замдиректора Диканов, мелким бесом суетился начальник производства Копёнкин, а в свите плелись начальники цехов и главные специалисты. Директор был человеком старой закваски, терпеть не мог возражений, и его побаивалась вся заводская шушера.
Сегодня была среда, День Директора, а Герман опаздывал. Жил он в родительском доме, на окраине Караганды, без телефона. Чтобы добраться до завода, нужно было вставать чуть свет. Первой вставала мама, кормила Геру завтраком, пока спала жена. Спала и Лерка – теплый, забавный одуванчик, рыжий, как папа. Лерке исполнилось два года, тонкие волосенки ореолом обрамляли ее головку, она неумолчно лепетала что-то на своем языке, который понимала только бабушка. От дома нужно было пройти-пробежать до главной улицы, там, работая локтями и коленями, втиснуться в переполненный душный автобус, а потом от центральной площади идти-бежать до проходной. Герман не любил опозданий, своих и чужих, и тревожное ощущение беспомощности от непредсказуемости городского транспорта всякий раз повергало его в тихую панику.
Как назло, в первый подошедший автобус втиснуться не удалось, и подленькое чувство вины одолевало Германа. Главный утренний поток через проходную уже схлынул, у Германа оставалось в запасе минут пять-семь. Впереди него по дороге шли три девицы. Взявшись под руки, они оживленно о чем-то болтали. Та, что посредине, была полнее своих спутниц, и с совершенно возмутительной походкой. Этой походке было нечто вальяжно-снисходительное, она не шла, а плыла, точно дарила этой земле касания своих ступней. Откуда взялись эти девицы? Раньше он их не встречал, к тому же, они заняли всю дорогу, и пришлось обгонять их по обочине возле литейного, а там уже стоял Йоська с изъеденной дробью лопаткой дробемета в руках. Йоське было за сорок, вызывающе, демонстративно безграмотный, он повидал на своем веку немало главных механиков и всем им знал цену. Его епархией и обиталищем был литейный цех с извечной пылью и грохотом, с постоянно ломающимися галтовочными барабанами и формовочными машинами. Незлобивый и безотказный, он презирал чертежи и измерительные инструменты, действовал по какому-то собственному наитию и мог сутками не вылезать из цеха. Герман безуспешно пытался заставить его принять цивилизованный вид.
– Иосиф, ну, что ты ходишь, как неряха и оборванец! Ты же механик цеха. Ну, посмотри хотя бы на Машошина, он всегда чист и при галстуке. И когда же ты научишься пользоваться штангенциркулем?
Конфузливо потупясь, Йоська снисходительно отвечал:
– Да, Герман Иосифович, я уж буду мерять палкой, как привык, а эти чертежи и инструкции – они не для меня.
Литейный цех держался на чумазом и пыльном Йоське, а главный механик Герман был тем мальчиком для битья, на котором отыгрывался начальник цеха Лихоперский.
Рабочий день начался. Следом за дробеметом оказался сломанным токарно-карусельный станок во втором механическом цехе, кран-балка в кузнечном. Монтажная бригада должна была сегодня затащить и смонтировать новый пресс в заготовительном цехе, но бригадир Кисель умудрился с утра напиться, так что лыка не вязал, пришлось выпроваживать его домой; выслушивать от отдела кадров очередную нотацию: “когда же Вы, наконец, примете меры к Вашему Киселю?!”, как будто Герман его таким воспитал, сроду этот Кисель пил; посылать Гарика Краузе, из отдела, руководить монтажными работами; поругаться вдрызг с начальником механического цеха, который вдруг отказался останавливать станок на плановый ремонт. Только на прошлой неделе подписал, паразит, график ремонта, а сегодня – ладонь к горлу – “у меня план горит, не дам останавливать!” “У меня тоже план”, – горячится Герман. В конце концов договариваются, что остановят станок в понедельник. Беспрерывно звонит телефон, в разгоне все работники отдела, кроме копировщицы Лиды, и Герман, осатанев от этой кутерьмы, сбегает в ремонтно-механический цех. У начальника цеха Валентина Горынина проблемы: сегодня закрыли наряды рабочим-сдельщикам, слесари по капитальному ремонту заработали меньше, чем рассчитывали, не приступают к работе, и нужно что-то решать, разбираться с нарядами, что-то обещать, уговаривать и угрожать. Можно и перевести дух в кабинете Валентина, пока гончие собаки – диспетчеры этого гада Копёнкина не вычислили, где находится главный механик и не вытащили его на очередное совещание.
Кроме Лиды в отделе остается еще невозмутимый Петр Алексеевич Астафьев – начальник бюро планово-предупредительных ремонтов, сокращенно ППР. Астафьеву скоро шестьдесят, он кашляет, курит дешевые вонючие сигаретки в наборном плексигласовом мундштуке и любит поговорить за жизнь. Он немало повидал на своем веку, не любит рассказывать о своем прошлом и учит Германа плевать на все. Ведь все рано или поздно образуется.
Действительно, к концу дня, после шести как-то все образовалось, все разошлись по домам, и можно спокойно посидеть за столом, разбирая накопившиеся бумаги, перемолвиться с Зямой – главным энергетиком. У них общий кабинет – два стола рядом, перед дверью в отдел. Главный энергетик, по положению, подчинен Герману, но у каждого из них множество дел, и только сойдясь вечером, можно обменяться информацией и о чем-то договориться. Главного энергетика Зиновия Исааковича Лифшица все на заводе за глаза и в глаза зовут Зямой, он одних лет с Германом, большой умница и трудяга. Совсем недавно он был начальником электролаборатории (начальник – это на бумаге, на самом деле, там всего одна единица в штатном расписании). Но ушел в комбинат Карагандауголь прежний энергетик Агейков, и Зяма стал главным (тоже в единственном числе). Он еще не привык к своему положению и очень старается, разрываясь между теперешней работой и лабораторией, где никого нет. “Зяму” он воспринимает совершенно спокойно, а то, что все заводские шишки падают на обоих, сближает их. Герман уверен, что Зяма не подведет и не заложит его.
Ну, вот и все, можно ехать домой. Пока Герман доберется, стемнеет, жена давно пришла с работы, лежит на кровати, отдыхает, а мама уже уложила Леру спать.
– Зиновий Исаакович, я поехал, а ты идешь?
– Я немного задержусь, нужно закончить графики проверок по инспекции, идите, я закрою кабинет и отдел, – слегка грассируя, говорит Зяма, – кстати, мне сегодня отдел кадров прислал начальника лаборатории, молодой специалист, теперь хоть там смогу навести порядок. Завтра представлю Вам.