Грозная туча
Шрифт:
— Россия — прекраснейшая страна! — продолжал Наполеон. — Вся она обработана, населена. Но дома я нашел пустыми или подожженными. Вы сами разоряете вашу прекрасную страну. И зачем? Это не помешало мне идти вперед. Пускай бы поступали так в Польше. Поляки того заслужили, они встречали нас с восторгом… Пора положить конец кровопролитию. Нам с вами легко поладить. Я не требую от вас ничего, кроме неукоснительного исполнения Тильзитского договора. Я готов возвратиться, потому что главное дело для меня — справиться с Англией. Если бы я взял Лондон, то не скоро оставил бы его. Если император Александр желает мира, пусть только даст мне знать, и мы тотчас же помиримся. Если же он хочет войны, будем воевать. Мои войска просят, чтобы я их вел на Петербург. Пойдем и туда… В таком случае и Петербург подвергнется одной участи с Москвою.
Затем Наполеон заговорил о русском войске и стал превозносить свои силы и способы и, понюхав табаку, перешел разом к другому.
— Вы хотите уехать из Москвы? — спросил он. — Я согласен на это. Только с тем условием, что вы, проводив своих, поедете тотчас в Петербург и, как очевидец, расскажете вашему императору обо всем, что делается в Москве.
— Я не имею права надеяться быть представленным государю! — заметил Яковлев.
— Постарайтесь быть представленным или встретить императора Александра на прогулке.
— Я нахожусь теперь вполне в вашей власти, — заметил Яковлев, — но я подданный императора Александра и останусь им до последней капли крови. Не требуйте от меня того, чего я не могу обещать.
— Хорошо! — кивнул Наполеон. — Я напишу вашему императору и скажу ему, что я послал сам за вами, но вы доставите это письмо…
На следующий день Яковлев получил письмо Наполеона к императору Александру и вместе с ним свободный пропуск из Москвы через передовые посты французской армии. Он вышел из города пешком со всей своей семьей, дворней и находившимися в Москве его крестьянами. К ним еще примкнули все те, которые рады были воспользоваться случаем уйти из города. Всего с Яковлевым вышли 500 человек.
Будучи уверен, что император Александр охотно согласится на мир, Наполеон не заботился о том, чтобы его войска преследовали наши, и спокойно ждал ответа от государя. Однако император Александр не только не отвечал, но даже не принял приехавшего в Петербург Яковлева, чтобы не дать никакого повода думать, что он желает вести какие бы то ни было переговоры с Бонапартом.
В это время русская армия отступала по Рязанской дороге, чтобы перейти на Калужскую и обойти французский авангард, стоявший тут на реке Чернишне. Армия наша двигалась так скрытно, что когда Мюрат захотел возобновить наступательное движение, он был сбит с толку нашими отдельными отрядами и казацкими и башкирскими полками, которые он принял за главную армию и, преследуя их, отошел в сторону от русских главных сил.
Чтобы не допустить Наполеона к Калуге, где находились склады продовольствия и все необходимое для войска, нашим надо было непременно занять Калужскую дорогу, укрепившись на которой, можно было также защищать весьма важные для нас пункты: Тулу с ее оружейным заводом и Брянск. От Москвы на Калугу ведут три пути; самый кратчайший — это через Красную Пахру. Кутузов пошел по ней и устроил свою главную квартиру в Красной Пахре, а затем отступил далее за реку Нару в селение Тарутино, вокруг которого главная наша армия расположилась лагерем, так как не только необходимо было дать войскам отдых и запастись провиантом, но следовало еще приучить вновь сформированные полки к строю.
В Тарутинский лагерь стали подвозить со всех сторон все нужные припасы. Отправляя обозы, хозяева говорили своим приказчикам не брать ни одной лишней копейки. Пожертвования от подмосковных деревень и южных губерний были так щедры, что можно было отпускать нашим солдатам почти ежедневно порции мяса и вина. Этот безопасный отдых и изобилие припасов весьма ободрили русские войска, приунывшие после сдачи Москвы.
Кутузов говорил впоследствии: «Каждый день, проведенный нами в этой позиции, был золотым днем для меня и для всей нашей армии, и мы в полной мере воспользовались этими днями!»
И точно, он отлично воспользовался этим отдыхом, чтобы привести в полный порядок наши войска, расстроенные потерями в сражении под Бородиным.
Даже и погода способствовала нашей стоянке. Дни были ясные, только ночью приходилось разводить костры, так как чувствовалось уже приближение суровой осени.
При свете этих бивачных огней наш известный поэт Василий Андреевич Жуковский начал лучшее свое произведение «Певец в стане русских воинов», в котором так ярко охарактеризовал многих из наших славных героев-предводителей, начиная с Кутузова:
Хвала тебе, наш бодрый вождь, Герой под сединами! Как юный ратник, вихрь, и дождь, И труд он делит с нами.По вечерам, перед зарей, играла в русском лагере музыка и раздавались веселые песни. Множество крестьян из соседних деревень приходили в лагерь к своим знакомым или просто полюбоваться на веселье солдат.
Совсем иная атмосфера царила в лагере короля Неаполитанского, остановившегося на реке Чернишне верстах в десяти от Тарутина ближе к Москве. Место, им занимаемое, не было хорошо защищено от внезапного нападения, и французам приходилось постоянно быть настороже. Возвращаясь после утомительной форпостной службы, солдаты не находили в лагере другой пищи, кроме крупы и конины. Если случалось им добыть сколько-нибудь ржи и пшеницы, они толкли зерна на камнях и варили себе похлебку, употребляя порох вместо соли и сальные свечи вместо сала. Непривыкшие к холоду французы и итальянцы сильно зябли в осенние ночи, а между тем у них не было дров, чтобы развести костры; они дрожали от стужи и сильно страдали от зубной боли. Лошадей приходилось им кормить соломой с кровель, если только удавалось отыскать ее.
Ксавье Арману пришлось сильно поубавить золота из своего кошелька, а кошелек у него был презамысловатый: он сшил его в Москве из кожи, да такой длинный, что он охватывал вокруг его стан и служил ему поясом. Кошелек этот он туго набил червонцами и разными золотыми вещами, добытыми им грабежом, и считал себя Крезом. Но он не приучил себя переносить разные лишения и любил полакомиться, а при такой бескормице каждый кусок повкуснее стоил ему весьма дорого, хотя не всегда попадал ему в рот. Бывало, купит он за несколько золотых белого хлеба и вина, а товарищи отнимут да еще, смеясь, повторят его же любимые слова: «На войне, если не грабить, умрешь с голоду!».
Это лагерное затишье продолжалось две недели, от двадцатого сентября по шестое октября, но партизанские наши отряды не переставали тревожить французов и наносить им всевозможный вред.
Фигнер и гусарский поручик Орлов переоделись во французские мундиры и отправились в самый лагерь короля Неаполитанского. Пробравшись с помощью крестьянина, указывавшего им дорогу, помимо ведетов, они благополучно подъехали к мосту через речку, за которой находился лагерь. Пехотный часовой, стоявший на мосту, окликнул их и потребовал отзыва. Фигнер, чтобы не дать заметить, что он не знает отзыва, разбранил часового за такую формальность по отношению к рунду, проверяющему посты. Часовой, сбитый с толку такой неожиданной нахлобучкой, пропустил их в лагерь, куда Фигнер явился, словно свой. Он преспокойно подъехал к кострам и разговаривал с офицерами.