Грозненский роман
Шрифт:
На «Родине» сели почти в пустой автобус – длинную, двойную «семерку» с надписью «Утро гор». Новое здание Дома быта, длинный как кишка дом, куда переехала первая поликлиника, туннель под железной дорогой, затяжной подъем – и все, «Минутка».
Пять минут хода, подъем по довольно светлой лестнице на четвертый этаж, оббитая дерматином дверь со скрипом отворяется, пропуская в тесную прихожую. Вновь лязгает замок, тонкая дверь закрывается, скрывая их от всего: от города, от машин, от людей.
Вдвоем.
Окна – настежь, в квартиру врывается вечерняя прохлада. Шелестят тонкие занавески.
Борису
– Ну, что, – Борис сел за кухонный стол. – Где «Шипучка»?
– Не здесь. Поставь, пожалуйста, круглый столик к дивану.
Борис недоуменно огляделся, пожал плечами и пошел в комнату. Включил свет и замер, наткнувшись взглядом на разложенный диван. Что это – забыла собрать? Или?..
Подвинул круглый резной стол, сел на непривычно широкий диван. Посидел, подумал – встал, выключил большой свет и включил торшер. Опять сел.
– Подожди минутку, – донеслось из коридора, – я сейчас.
Хлопнула дверь ванной, зашумела колонка. Набирает воду для цветов? Горячую? И дверь.… Застучало сердце. Борис встал, подошел к окну, лег на подоконник, вдохнул свежий воздух. Сердце не унималось.
– Боря! Ты где? Помогай!
Борис стремительно обернулся: черные волосы рассыпаны по плечам, глаза совсем синие в полумраке, в одной руке ваза с цветами, в другой запотевшая бутылка. И – халатик!
– «Шипучку» возьми! – и то ли отчаянно, то ли смущенно: – Что, не нравится? Душновато…
– Нравится, – храбро сказал Борис, – очень нравится!
Поставил на стол вазу и бутылку, сходил за бокалами. Что же так стучит сердце? Сел, взял бутылку.
– Только без стрельбы! – попросила Ира.
Без стрельбы – так без стрельбы! Он, сразу успокоившись, снял фольгу, скрутил проволоку, нарочито медленно взялся за пробку, крутанул, раскачивая. Раз – зашипело. Два – Ира в шутливом испуге закрыла глаза. Три – сухой треск, пробка в руке, из горлышка струится холодный дымок. Ира открывает глаза и хлопает в ладоши.
– Молодец! А теперь тост.
– Тост? – в замешательстве повторил Борис. – Да я как-то не умею…Ваше здоровье!
Ира, не отрываясь, смотрела ему в глаза, ждала.
– Придумал! Давай выпьем за розыгрыш, за счастливый номер, благодаря которому я встретил тебя!
Бокалы соприкоснулись с тонким звоном, холодное вино обожгло горло, в голове зашумело.
– А я – тебя! – поставила пустой бокал на стол, запрокинула лицо и, закрывая глаза, добавила: – Выиграла!
Он обнял ее одной рукой – какая она тоненькая. Положил ладонь на прохладную шею, и сердце скатилось в бездну; стены, потолок, окна, кружась, отлетели куда-то. Ира запрокинулась, падая, целуя, сразу загораясь в его руках. Сам собой расстегнулся и упал тонкий халатик, исчезла куда-то рубашка, тонкое тело гибко изогнулось, и в его ладонь доверчиво вошла гладкая выпуклость, увенчанная твердой короной.
Время, казалось, остановилось. Он целовал и целовал ее, задыхаясь – шею, губы, набухшие короны сосков, опять губы. Ира страстно ловила его губы, прижималась, руки гуляли по его шее, плечам. Она вдруг стала маленькой, вся, уместившись в его руках, раскрылась, и Борис, чувствуя внутри готовую лопнуть пружину, бросился в ее трепетную глубину. Ира, всхлипнув, выгнулась дугой, сладкая судорога накрыла их одновременно и била долго, долго. И когда время, казалось, остановилось, возник взрыв, вспышка; они еще обнимали друг друга, но уже ощущали: удаляется… уменьшается… блекнет.
– Любимый, любимый… – прошептала Ира.
– Ира, Ирочка! – задохнулся от нежности Борис. – Я люблю тебя… лучше всех на свете.
Разговор
Возраст человека определить было совершенно невозможно. Лет тридцать, или пятьдесят, может, меньше, а может, и больше. Простое, но странно красивое в своей простоте лицо. И глаза… Совершенно непонятные глаза: грустные и веселые, наивные и мудрые, спокойные и завораживающие. Как сама жизнь.
– Здравствуй! – сказал человек. – Ты по-прежнему думаешь, что все это могло произойти с тобой в другом городе?
– Я не знаю.…Не могло?
– Нет, – сказал человек и посмотрел Борису прямо в глаза.
И столько в этом коротком слове было уверенности, столько грусти, что у Бориса пробежал холодок по спине.
– Почему?
Человек улыбнулся, и опять невозможно было понять, чего в этой улыбке было больше – грусти, сочувствия или…зависти?
– Почему? Потому, что тогда ты был бы другой, она была бы другой, все было бы другим.
– Хуже? Лучше?
– Это не важно. Просто – другим! Такого бы не было. Такое с вами могло случиться только в этом городе.
– Да почему же? Чем он такой особенный?
– Он очень особенный, Боря! Мало того – он такой единственный, – человек немного помолчал, разглядывая Бориса. – И именно поэтому вы могли найти друг друга только в этом городе. Тут все очень связано, Боря, – судьба города, ваша судьба.
– Мистика, – недоверчиво сказал Борис, в душе желая, чтоб его убедили в обратном.
Человек понимающе улыбнулся.
– Это не мистика. Я мог бы доказать тебе все с помощью формул, но ты не знаешь таких наук. Люди вообще их не знают. Поэтому можешь считать это судьбой, провидением. Или…вот так:
Отчего же ты молчишь вдруг?Посмотри в его глаза, и не робей.Столько долгих лет замыкал я этот круг,Это я его привел на встречу к тебе.Я привел его из тех стран,Где затоптаны в песок осколки мечты,Он прошел сквозь лес, через океан,Он, конечно, одинок, так же, как ты. [9]9
Стихи Татьяны Лифановой