Грозное лето
Шрифт:
Забаров стоял рядом с Акимом. Возле Федора Аким казался тщедушным, как худая осина, по несчастью выросшая рядом с могучим дубом. Забаров был немного сутуловат, как и все чрезмерно высокие люди. Широкий лоб был распахан темными бороздами глубоких морщин. Казалось, Федор находился все время во власти каких-то больших дум - будто решает и не может решить очень сложный вопрос. В его темных - не видно зрачков - глазах никогда не гасли горячие, беспокойно-напряженные огоньки.
Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын, волоча
– Я слышал, что у вас, товарищ Шахаев, погиб комсомолец во время последнего рейда.
– Да, Уваров, - глухо ответил Шахаев.
– Начальник политотдела приказал сообщить родным. Потом, где его билет?
В блиндаже стало тесно и дымно. А тут еще обнаружилось, что крыша в нескольких местах протекает. Разведчики жались друг к другу, не желая подставлять свои шеи под грязные холодные капли.
– Комсомольский билет у меня, - сказал Шахаев. Он расстегнул свою брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.
Бойцы обступили Шахаева. Тот начал листать билет. Крупицын увидел на первой странице, рядом с печатью и маленькой фотографией, свою подпись.
– Дайте мне билет...
– Товарищ капитан, пусть он останется у нас как память об Уварове, -порывисто сказал Шахаев.
– Нет, товарищи, - возразил Забаров.
– Отдайте билет капитану. Он его в Москву отошлет. Москва для всех сохранит.
Дождь перестал, в раскрытую дверь брызнул ослепительный солнечный свет, облил гигантскую фигуру Забарова, обласкал посуровевшие лица разведчиков. Радуга снова стояла на своем месте. Разукрашенной свадебной дугой она изогнулась над испаряющейся землей. И снова, как час назад, Аким увидел наши бомбардировщики. Только теперь они летели в обратном направлении, возвращаясь на свой аэродром, и было их как будто уже меньше...
Сенька стоял непривычно задумчивый.
– Надо сегодня же написать, - проговорил он тихо.
– Что написать-то?
– не понял Аким.
– Письмо. Матери Уварова, что же еще?
– ответил сенька резко. Вопрос Акима будто оскорбил его.
– Ведь у Якова фашисты и отца убили. Помнишь, он рассказывал.
– Большое горе у его матери. То верно - письмо надо написать, та доброе, - сказал Пинчук, вышедший вслед за Сенькой и Акимом из блиндажа.
– Штабная бланка - плохая утеха...
– Сочиняй поскладнее, Аким, чтобы всем селом читали, - советовал Ванин другу.
Долго думали над первыми словами. Волнение, охватившее всех авторов письма, путало мысли, не давало сосредоточиться. Наконец нашли подходящие слова. Письмо вышло не очень складное, по по-солдатски честное и искреннее. Что хотелось сказать, все сказали. В конце письма просили мать Уварова считать всех их, солдат, друзей ее сына, своими сыновьями. Обещали отвоевать у врага "святую землю, добыть победу".
Написали эти слова и долго думали, что бы еще прибавить, но Забаров сказал:
– Ставьте точку. Хорошо.
5
Совещание
– Еще раз повторяю: взаимодействие с приданными подразделениями -огромное испытание для вас. Готовьтесь к этому, не жалея сил. И еще хочу предупредить вас об одном: побольше внимания уделяйте разведчикам. Они несут сейчас большую нагрузку. Штаб армии каждый день требует новых и новых сведений о противнике. И вообще побольше занимайтесь солдатами. У вас есть что-нибудь, Федор Николаевич?
– обратился генерал к начальнику политотдела.
– У меня совсем немного.
– Демин посмотрел на высокого моложавого офицера, сидевшего рядом с перевязанным Баталиным: - Чем занимаются ваши политработники сейчас, товарищ Тюлин?
Тюлин смутился. Он не ожидал, что его спросят об этом.
– Беседы проводят, товарищ полковник.
– О чем они беседуют?
Тюлин промолчал, чувствуя, что попался. Демин посмотрел на него и, обращаясь уже ко всем командирам, сказал:
– Кормите лучше солдат. Вы стали большими чиновниками, дорогие товарищи, и не заглядываете в солдатский котел. Вот вы, товарищ Тюлин, знаете, что сегодня готовят бойцам на ужин?
Тюлин покраснел и пробормотал что-то про картофельный суп.
– Не знаете,- спокойно остановил его Демин.- Четвертый день ваши продовольственники угощают красноармейцев гороховым супом. Он им осточертел. Между тем на складах есть и картошка, и лапша, и пшено. А вы этого не знаете и знать не хотите...
– Я вот прикажу его повару, чтобы он недельку покормил своего командира гороховым супом, - пообещал генерал.
– Может быть, после этого будет повнимательнее. Продолжайте, Федор Николаевич!
– Вы напрасно улыбаетесь, - начподив посмотрел на остальных командиров.- У вас не намного лучше. Третий батальон вашего полка, - Демин указал на офицера, сидевшего рядом со смущенным Тюлиным, - получает пищу только два раза в сутки - рано утром и поздно вечером. Между тем глубокие траншеи позволяют доставлять пищу солдатам и днем. Однако комбат-три этого не делает.
Демин замолчал.
– На этот раз ограничимся предупреждением. Но смотрите, если так будет продолжаться и дальше, понесете строжайшее наказание. У меня все. Можете идти!
– отпустил генерал офицеров.
Командиры полков поднялись и направились к выходу. Последним подошел к двери Баталин, но генерал задержал его.
– Останься, Баталин.
Тот остановился, поднял лохматые свои брови; в его хмурых глазах отразились недоумение и тревога.
– Завтра снова перевожу твой полк в первую линию. Встанешь рядом с Тюлиным. Примешь у него часть позиций. Приготовься. Через час приеду к тебе, вместе подумаем, как побыстрее твоему полку занять оборону.
– Слушаюсь, - Баталин приложил руку к козырьку фуражки, под которой виднелся белый бинт.