Грозное лето
Шрифт:
– Знаю вашу дивизию, - сказал боец улыбаясь.- Это ведь про нее говорят: "Мимо-Харьковская, возле-Полтавская, около-Кременчугская, Непромокаемая, Непросыхаемая..."
Сенька возмутился:
– Знаешь что, ты, краснобай!..
Но у солдата была такая пребезобидная физиономия, что Сенька сразу заметно остыл:
– Ну вот что, непросыхаемый, пока я тебя не изувечил, иди своей дорогой! Иди, иди, не то отмолочу и плакать не разрешу!
– серьезно добавил он.
Но, отойдя от бойца, Сенька вдруг рассмеялся. Понравилось ему это "Непросыхаемая, Непромокаемая". Большая правда была в этих словах. В самом
– "Непромокаемая, Непросыхаемая!.." Придумают же, черти!
– завидовал Сенька солдатскому остроумию, убыстряя и без того бойкий шаг.
Ему встретился еще один красноармеец, помоложе первого. Опытным взором бывалого солдата Сенька оценил: зелен, из новичков... и ватные брюки сползают, тонкозадый еще.
Солдат оказался из "хозяйства" Сизова. Они присели на пеньке, завернули папироски. Ванин нe вытерпел и попросил красноармейца сообщить полное наименование дивизии, втайне думая о том, не украсилось ли ее название каким-либо новым орденом или городом.
Но, кроме номера и гвардейского звания, красноармеец ничего больше не знал о дивизии. И Ванин вдруг почувствовал непреодолимое желание рассказать ему о боевых заслугах дивизии, как иногда хочется поведать все о своем большом и умном друге. Он вынул из вещевого мешка карту с пометками взятых ими населенных пунктов и стал рассказывать о всех походах, в которых участвовала дивизия, о том, как пришла к ней гвардейская слава, как на ее знамени засверкали орден Ленина и два ордена Красного Знамени.
– Вот тебе и Непромокаемая, Непросыхаемая!..- заключил он, обнимая одной рукой не понявшего последних слов бойца.
Сенька умолк. Он хотел еще что-то добавить значительное, но не хватило красноречия. Однако лицо его, ставшее вдруг не по-обычному серьезным, честное и лукавое солдатское лицо говорило лучше всяких слов. Оно светилось тем негасимым светом, который исходит только из глубины чистого и горячего сердца.
Ванин заметил в кармане красноармейца фронтовую газету. Не спрашивая разрешения, вынул ее, развернул и перво-наперво прочел "От Советского Информбюро".
– Неплохо, - заключил он.
Потом отыскал информацию о действиях союзников. Она была, как всегда, очень скудна.
– А ну, посмотрим, что они делают! Много ли ярдов отмахали?
– и лицо его приняло дурашливое выражение. Прочел нарочито громко, словно декламируя: - "Продвижение войск союзников в Италии, Лондон. Штаб войск союзников в Северной Африке сообщает, что ввиду плохой погоды и произведенных противником разрушений на фронте английской 8-й армии операции ограничивались действиями патрулей". Ничего себе воюют. Штаб загорает где-то в Сахаре, а войска в Италии ждут, когда дождичек перестанет... А нам и плохая погода как будто впрок. Опять Первый Украинский больше ста населенных пунктов освободил вчера.
– Сравнил! Так то ж мы!..
– не выдержал красноармеец, которому, судя по выражению его лица, такое сопоставление показалось даже оскорбительным для Красной Армии.
Сенька не стал спорить со своим случайным собеседником.
– То, что они неважные вояки, давно
– Но тут, дружок, если пораскинуть умом, другое вытекает: они, союзнички-то наши, черт бы их забрал совсем, не торопятся еще и потому, чтобы мы побольше повоевали с немцами да силы свои поистратили. А кончится война, они тут как тут: извольте-ка подчиниться нам - у нас сила сохранилась!..
– Сенька скорчил страшную рожу, пытаясь изобразить Черчилля, и ему, кажется, удалось это.-Дураки они!.. Разве сталь не становится прочней от огня!
– закончил Ванин и, гордый, торжественный, начал прощаться с бойцом.
– Ну, ладно, будь здоров, приятель!
– весело сказал он, явно довольный тем, что повстречал такого горячего единомышленника в оценке поведения союзников.
Самой интересной, однако, была третья встреча. Идя прямиком, по бездорожью, Ванин вдруг заметил, как на поле шевельнулся сноп соломы. Почуяв в этом недоброе, он снял с плеча автомат и стал медленно и осторожно подходить к подозрительному месту. Вскоре он различил полу не в меру длинной потрепанной немецкой шинели и, надувшись, отчаянно крикнул:
– Хальт!.. Хенде хох!..
Сноп отлетел в сторону, и перед Сенькой предстал замурзанный, тощий и перепуганный фашист. Он послушно задрал вверх руки, глядя на Сеньку маленькими слезившимися глазами. Губы его, синие от холода, мелко дрожали.
– Какой же ты., жалкий!..
– сквозь зубы процедил Ванин, с величайшим презрением осматривая врага.
Коротким, привычным движением вскинул автомат. Подняв его на уровень побледневшего от безумного страха лица немца и вдруг вспомнив что-то, быстро опустил оружие. Гоняя под скулами желваки, Ванин прохрипел:
– Счастье твое, фриц!.. Попался бы ты мне в другом месте!
– повесив автомат на плечо и показывая рукой в сторону Веселой Зорьки, он резко скомандовал: - Ком!.. Ком!.. Шнель, говорю, ну!..
Немец понял и послушно зашагал вперед, все время оглядываясь.
– Да не трону!.. Топай! Ишь как смерти-то боится!..
Перед этим Сенька обыскал пленного и нашел в его кармане небольшой лист бумаги, наполовину исписанный.
"Гуров переведет, что там написано", - решил он.
Ванину не хотелось возиться с немцем, но он все-таки довел его до Веселой Зорьки и сдал инструктору политотдела.
– "Языка" привел вам, товарищ капитан, из нашего тыла!..- сказал Сенька и, передав найденный в кармане пленника недописанный лист, попросил: - Переведите, товарищ капитан. Любопытно, что он там накропал...
Гуров перевел конец письма.
– "На всем пути отступления от Белгорода, - жаловался кому-то немец, - наша дивизия несла большие потери. Солдаты хотели как можно скорее перебраться на правый берег Днепра. Каждый считал, да и командиры в этом уверяли, что спасение возможно только там, за рекой. Офицеры говорили, что через этот водный рубеж не пройдет ни один русский солдат".
– Ишь ты - "не пройдет". А вот прошли!
– выпуклые глаза Ванина загорелись.
– Недаром генерал так торопил нас к Днепру. Знал наш комдив замысел фашистов!.. Значит, провалился ваш вал... а? Что жо ты молчишь?.. Эх ты, вояка!
– Ванин энергично сплюнул и быстро распрощался с Гуровым. Уже у порога вспомнил: - А Бокулей где?.. Скоро, глядишь, до его Румынии дотопаем. Вот оно как обернулось!..