Грозный эмир

Шведов Сергей Владимирович

– Не мешкай! – рявкнул Алдар и ударил плашмя мечом по крупу его жеребца.

Ролан де Бове повел спасенных пленников к лесу, Этьен скакал следом, то и дело кося глазами назад. Из городских ворот один за другим выскакивали всадники на разгоряченных конях. Гранье узнал Алдара, за которым скакало семь сирийцев, ряженых турками, но Владислава среди них не было. Этьен уже собрался разворачивать коня, но как раз в это мгновение из ворот хлынул поток лихих наездников, который возглавлял облаченный в белую одежду человек. Гранье далеко не сразу определил, кто кого преследует в этом диком хороводе из человеческих и конских тел.

– Вперед! – рявкнул Алдар, догнавший шевалье. – К лесу!

Турки, опомнившиеся от внезапного нападения, рвались

отомстить своим обидчикам, их становилось все больше на обширной поляне перед городскими воротами. Этьен, никак не мог понять, почему этот лес, сильно прореженный рукой человека, должен стать для них надежным убежищем. Доскакав до первых деревьев, он остановился и оглянулся. Владислав де Русильон сумел-таки оторваться от погони, благодаря самоотверженности своих людей, прикрывавшим ему спину. Перед шевалье, на шее коня, лежал какой-то тюк, и Ролан не сразу сообразил, что это человек, по всей видимости тяжело раненный. Продлись эта бешеная скачка еще несколько мгновений, конь Владислава не выдержал бы двойной нагрузки. К счастью и для себя, и для своих седоков, вороной жеребец достиг леса раньше, чем обозленные турки успели его догнать. Сельджуки слишком опрометчиво приблизились к зарослям, и расплата не заставила себя ждать. На разгоряченных погоней всадников обрушился град стрел. Турки стали разворачивать коней, но уйти не успели. Две сотни рыцарей и сержантов напали на них столь внезапно, что сельджукам не хватило времени, ни на бегство, ни на перестроение. Со стен Харапута заметили опасность и почли за благо закрыть ворота, дабы не подвергать город опасности. Преследователи, превратившиеся в преследуемых, были истреблены до последнего человека. Две сотни сельджуков, проявивших неуемную прыть там, где следовало проявлять осторожность, полегли от стрел и мечей арбалетчиков и сержантов коннетабля Глеба де Руси.

– Благородный Гвидо ранен, – сказал Этьену опечаленный Алдар. – Мы потеряли двадцать сержантов, да обретут их души место в раю, ибо пали они за благое дело.

Набег на харапутскую цитадель нельзя было назвать неудачным. Были освобождены граф Эдессы Жослен де Куртене, его ближайший родственник граф де Валери и десять благородных шевалье. К сожалению, короля Болдуина среди них не было. Более того, эта дерзкая вылазка почти наверняка должна была отразиться не самым лучшим образом на судьбе несчастного пленника, которого теперь будут стеречь с особым тщанием. Надо полагать, эмир Балак сделает все возможное, чтобы не выпустить из рук самую ценную свою добычу.

– Тем хуже для Балака, – бросил Ролан де Бове, проезжая мимо Этьена.

– В Антиохию, – махнул рукой всадник с властным и мрачным лицом, которого окружающие называли коннетаблем. Судя по всему, это был отец Владислава де Русильона. Странно, что благородная Эмилия называла этого человека с холодными синими глазами самым веселым и любезным шевалье во всем крестоносном войске. Немало, судя по всему, пришлось пережить благородному Глебу, чтобы улыбка навсегда исчезла с его сжатых в стальные полосы губ.

Эмир Балак в последнее время пребывал в прескверном настроении. Из Тира шли тревожные вести. Понс Триполийский при поддержке коннетабля иерусалимского королевства осадил город. Правитель Дамаска атабек Тугтекин уже дважды напоминал Балаку о данном когда-то обещании помочь городу Тиру людьми и оружием. Эмир Мардина готовил армию к походу, когда пришла весть о дерзком нападении на Харапут. Потеря такого числа пленников привела удачливого Балака в ярость. Которую он тут же сорвал на ни в чем не повинном визире аль-Кашабе. Несправедливость была столь очевидной, что даже Тимурташ счел своим долгом вступиться за опального шиита.

– Надеюсь, что хотя бы Болдуина тебе удалось сохранить, дорогой родственник? – прошипел в его сторону рассерженной гадюкой Балак.

– А почему хотя бы? – искренне удивился Тимурташ. – Из моей цитадели пока никто не пропадал.

Что, кстати говоря, было чистой правдой.

Король Иерусалима, недавно переведенный в Халеб, находился под надежной охраной, практически исключающей всякую надежду на спасение. А за оплошавших нукеров Балака, проспавших атаку на Харапут, Тимурташ отвечать не собирался. О чем он громогласно заявил двоюродному брату. За минувший год сын Ильгази успел отрастить усы и обрести некоторую уверенность. Прежде безропотно внимавший двоюродному брату Тимурташ ныне осмеливался ему перечить. И хотя юный эмир Халеба был кругом прав, его поведение не понравилось Балаку. Еще менее ему понравились вести, пришедшие из крепости Манбиш, расположенной на границе с графством Антиохийским. Бек Сулейман, до сей поры исправно несший службу, громогласно заявил, что отныне не собирается подчиняться чужому эмиру, не имеющему никаких прав на славный город Халеб. Балак усмотрел в этом происки Тимурташа, но аль-Кашаб, вновь допущенный к уху повелителя, разуверил его в этом. По мнению халебского эмира, глупый Сулейман поддался на посулы ассасинов, которые кружили вокруг него не первый год, пытаясь перетянуть вечно пьяного бека на свою сторону.

– Я не могу выступить к Тиру, не повесив этого негодяя на крепостных воротах, – скрипнул зубами Балак.

– Пожалуй, – не стал спорить с рассерженным эмиром аль-Кашаб. – Дураки порой бывают опаснее врагов. Думаю, Сулейман запросит пощады, как только увидит твоих нукеров под стенами Манбиша. К тому же в крепости хватает разумных людей, которые не захотят рисковать головами из-за пьяной причуды бека.

– Значит, Тимурташ здесь ни при чем? – нахмурился Балак.

– Эмир увлечен франкской красавицей, невесть какими путями попавшей в его гарем. Эта страсть до того подействовала на Тимурташа, что он практически не покидает стен своего дворца.

– Тем лучше, – усмехнулся Балак. – Сын Ильгази никогда не отличался умом, но в последнее время у него прорезался голос. Впрочем, отчасти он был прав. Ты действительно не заслужил опалы, почтенный аль-Кашаб.

– Людям свойственно ошибаться, – склонился в поклоне визирь, – но воистину велик тот эмир, который умеет признавать свои ошибки.

Балак не собирался задерживаться у стен Манбиша. Да в этом не было особой необходимости. Как только пять тысяч сельджуков и мамелюков подошли к крепости, оттуда немедленно понеслись заверения в преданности. Бек Сулейман, устами своих посланцев, заверял грозного эмира, что его оклеветали завистники. Сам же он никогда бы не осмелился перечить величайшему воину исламского мира, надежде Востока, блистательному и великому Балаку.

– Сболтнул спьяну, – вздохнул аль-Кашаб, сопровождавший эмира в этом никому не нужном походе. – А теперь будет долго каяться и кланяться. Пообещай ему жизнь, почтенный Балак, и он откроет нам ворота.

Беку Сулейману было предписано покинуть крепость с непокрытой головой и веревкой на шее. Сначала Балак назначил ему двадцать ударов палкой по пяткам, потом, по просьбе аль-Кашаба, снизил количество ударов до десяти. В ответном послании Сулейман униженно благодарил великого эмира за проявленное великодушие и клятвенно заверял, что выйдет из ворот Манбиша, дабы припасть к копытам его коня. Большей чести, он, пьяница и невежа, конечно же, не заслуживает.

– Пусть будут копыта, – криво усмехнулся Балак, подъезжая к опущенному мосту в сопровождении пышной свиты.

Ворота крепости противно заскрипели, и, видимо, поэтому телохранители, окружающие эмира, не услышали протяжного свиста смерти. Эмир покачнулся в седле, удивленно посмотрел на оперение стрелы, торчавшей из его груди, и произнес хриплым голосом:

– Какой удар для мусульманского мира.

Балак умер раньше, чем растерявшиеся телохранители успели снять его с седла. Ворота крепости немедленно закрылись, а подъемный мост был поднят при полном попустительстве нукеров. Да что там тупые нукеры, когда даже беки, включая визиря аль-Кашаба, не смогли вымолвить ни слова, потрясенные чудовищным ударом, нанесенным исподтишка.