Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
Сергей Миронович многих знал по партийной и подпольной работе на Северном Кавказе. Каждый, кого он заносил в список, как девиз произносил: «Даешь Кавказ!» - и стремительно летел выполнять поручения…
Поздно ночью к Кирову зашел Уллубий Буйнакский - руководитель большевиков Дагестана, бывший председатель Порт-Петровского ревкома. Еще будучи студентом юридического факультета Московского университета, он связал свою жизнь с большевиками. После Февральской революции Буйнакский приехал к себе на родину, сплотил здесь горскую бедноту, организовал партизанские отряды. Весь семнадцатый и первую половину восемнадцатого года он руководил борьбой с контрреволюцией. В Москву Буйнакский вернулся в июле, через Астрахань и Царицын, чтобы организовать помощь Дагестану в войне против германо-турецких интервентов. Здесь он задержался, а тем временем изменилась обстановка: Советская власть в Дагестане пала.
Буйнакский временно работал в отделе горцев Народного комиссариата по делам национальностей.
– Пришел поздравить вас, - сказал он, горячо пожимая руку Кирову, Лещинскому и Атарбекову.
– Счастливцы! Едете!
– Едем!
– сказал Киров.
– Можем и тебя захватить с собой.
– Счастливцы, счастливцы!..
– Буйнакский скинул шинель и, потирая озябшие руки, прошел на середину комнаты. Он попросил рассказать ему о встрече с Лениным.
– Буду добиваться «дагестанской экспедиции»! Попрошу отпустить меня в Дагестан, хотя, по правде, и здесь, в отделе горцев, много работы…
Киров охотно выполнил просьбу Буйнакского.
Уже к утру следующего дня обозначились первые успехи в организации «кавказской экспедиции». Из «похода» вернулся Георг Атарбеков. От Московского Совета ему удалось получить восемь грузовых машин. Пришел Оскар Лещинский. Он получил патроны, пулеметы, винтовки. Приходили и другие товарищи. И все с радостной вестью: наряды, подписанные Лениным, выполнялись немедленно, «архисрочно»!
А через четыре дня, в ночь под новый, 1919 год, где-то на десятых путях Павелецкого вокзала стоял эшелон, готовый к отправлению. Вокруг ходила усиленная охрана. На открытых платформах высились грузовики, мотоциклы с колясками, орудия. Пульмановские вагоны были до отказа набиты ящиками с патронами, снарядами, бочками со спиртом, шинелями и теплым бельем.
Посреди эшелона находился вагон для членов экспедиции. Окна его были заколочены фанерой. Из трубы вылетали снопы искр.
Члены экспедиции стояли у вагона в ожидании Кирова и Атарбекова, которые вот-вот должны были прибыть из города.
Сергей Миронович приехал на извозчике. В трех ящиках он привез пять миллионов николаевских денег. Этот груз был доставлен в его купе. О содержимом ящиков знал еще Оскар Лещинский.
Минут через десять приехал Свердлов. Его сопровождал военный комендант станции. Свердлов сказал короткое напутственное слово, простился со всеми, взял Кирова под руку, отвел в сторону:
– Счастливого пути, Сергей Миронович. С нетерпением будем ждать от вас весточки. Действуйте решительнее! Мы вам всегда поможем.
Они крепко пожали друг другу руки, и эшелон тронулся в путь, на далекий юг…
Это было время, когда молодая Советская республика воевала на многих фронтах и войска перебрасывались с севера на юг, с юга на восток, с востока на запад.
Вокзалы и привокзальные площади были забиты людьми. Несмотря на январскую стужу, многие спали на цементном полу, на каменных лестницах. Питались черствым хлебом, теплой водицей, ждали неделями и месяцами попутных поездов, забирались на крыши и в тамбуры вагонов и ехали в неведомые дали: беженцы, крестьяне, инвалиды войны, дезертиры, чиновники, капиталисты из Москвы и Петрограда…
Нужна была железная воля и выдержка Кирова, чтобы добиваться на станциях своевременного отправления эшелона, смены паровоза, загрузки топлива. Сразу же по прибытии эшелона на ту или иную станцию, будь то днем или ночью, Киров один или вместе с Атарбековым и Лещинским искал пропавших комендантов и добивался того, чтобы эшелон без задержки отправляли дальше.
Двое суток лишь задержались у Саратова. Моста тогда через Волгу не было. Зимой по льду прокладывали рельсы и лошадьми перегоняли вагоны с одного берега на другой.
В хмурое утро 16 января 1919 года эшелон подошел к Астрахани. В тот же день началась разгрузка вагонов. Автомашины были поставлены на ремонт и испытание, мотоциклы перевезены на Эллинг, где коляски должны были переоборудоваться под площадки для пулеметов. И начались хождения в Реввоенсовет фронта.
Из кабины раздался голос Лещинского:
– Мироныч!
– Да, - отозвался Киров.
– Не замерз?
– Нет, ничего, пока терпимо.
Ехали в тихой морозной ночи. Вокруг только снег, снег, снег… Но вот фары нащупали впереди что-то темное. Подъехали ближе: сани с ящиками боеприпасов. Испуганная, покрытая инеем лошадь тяжело дышала. Возчик в тулупе суетился перед ней, хотел накинуть ей на голову мешок из-под овса и никак не мог этого сделать. Лошадь еще выше закинула голову, и глаз, зеленый и фосфорический, искоса, напряженно смотрел на приближавшуюся машину.
Киров крикнул бородатому красноармейцу:
– Давно едешь, отец?
– Давно!.. Вторую неделю!.. Далеко ли до Астрахани?
– На санях еще неделю ехать… Много ли позади идет народу?
– Вся армия, товарищ, вся армия…
Дорога шла вверх, вниз, петляла вокруг сугробов, пропадала во мраке и снова выравнивалась. Шофер замедлил ход машины. В стороне от дороги горел костер, рядом стоял крытый брезентом фургон. Возле него суетились старик, старуха, мальчик, человек на костылях. В сторонке стояла женщина в старенькой шубенке, прижав к груди ребеночка.
Лещинский вышел из кабины, направился к беженцам, спросил, что у них случилось.
– Внучек умер, дорогой товарищ, внучек, - ответила старуха.
– Хотим похоронить его в степи, а невесточка не дает.
– И она кивнула в сторону женщины в старенькой шубенке, махнула рукой: - И не даст, она у нас упрямая.
– Поехали, - сказал шофер.
Лещинский нехотя вернулся назад, забрался в кабину, и машина тронулась.
– Что там случилось?
– спросил Киров.
– Ребеночек замерз. Грудной ребеночек.
– Беда, - вздохнул шофер.
– Как там мои? Как они пробираются по этим снегам?
– вслух произнес Лещинский.
– А кто у вас?
– спросил шофер.
– Жена и двое детей…
– Эх, горюшко, - с грустью сказал шофер.
Эта неожиданная ночная встреча с беженцами так поразила Лещинского, что он долго не находил себе покоя в кабине. Глаза его были устремлены на дорогу, освещенную фарами. Губы шептали что-то бессвязное. Потом он вытащил из нагрудного кармана гимнастерки записную книжку, карандаш и стынущими на морозе пальцами стал выводить на крохотных листках одному ему ведомые каракули. Строка набегала на строку, рифма опережала рифму.