Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс
Шрифт:
Иногда по автомобильному полю, зачем-то бибикая, проскакивают машины. Танки лязгают гусеницами. Иногда поле пешком пересекают офицеры или солдаты. Неторопливо балансируют по колее, как по канату. Голоса у военных хриплые, надсаженные. Вот сейчас мимо нас проходит расхристанный молодой лейтенант, с перевязанной белым бинтом головой. Он в бушлате, без шапки, грызет семечки. Лицо у лейтенанта бледное, глаза стеклянные. На соседнем БТРе солдаты. Один поворачивается ко мне. Черная вязаная шапочка. Автомат за спиной. Бушлат расстегнут, под ним какая-то малиновая дамская водолазка. Он тяжело вздыхает. У меня в груди растет щемящее чувство.
А чего мы хотим от этих военных? Три года загоняем их в угол. Офицерам плюют в лицо в общественном транспорте. В больших городах они ездят на службу в гражданке. Им разрешают. А по ночам грузят мусор, сторожат склады и автобазы – надо же кормить семью. Солдаты, натуральным образом, просят милостыню. Их жалеют, им подают.
Вадик матерится. Авария: густой глиной ему «отсосало» подошву ботинка. Размерчик-то у него 46-й. Где найдешь? Водитель уходит. Появляется через минуту с огромным резиновым сапогом на нужную ногу:
– Надевай!
– Откуда?
– С убитого.
Вадика эта информация не смущает. Он кряхтит, наматывает портянку и натягивает сапог.
Меня передергивает:
– Покажи!
Водитель, взрослый контрактник, выплевывает окурок и приглашает в сторонку. Сую нос под отвернутый водителем тент. Люди. Вернее, тела, в таком же грязном, как на живых, камуфляжном тряпье. Вповалку. Все, что осталось от солдат. Молча возвращаюсь назад. Закуриваю. Хотя больше десяти лет не курю.
Нас пересаживают в БТР. Теперь вроде как в Грозный, в ставку командующего 8-м армейским корпусом генерала Рохлина, на консервный завод.
– Я на броне поеду!
Водитель хлопает меня по плечу.
– Парень, ты не чуди. Там не все так просто, как кажется.
Около часа в такт ухабам стучусь головой о внутреннюю броню. Вадик по пути умудряется снимать экипаж. Приехали. На улице кромешная темнота. Но чувствую, ощущаю, что рядом люди. По запаху табака, по неуловимому, знакомому с юности позвякиванию карабинов на ремнях автоматов.
– Где мы?
– Консервный завод, твою мать… Наша ставка. Давайте в подвал.
Длинная, узкая серо-бетонная лестница. Внизу просторное помещение. Столы для приема пищи. Несколько рядов деревянных кресел, что обычно ставят в зрительных залах. В глубине, под лампами еще один стол – длинный, устланный картой. Вокруг военные. Кто по телефону выкрикивает позывные, кто курит, смачно пуская дым, большинство же склонились над картой, возят по ней линейками и карандашами. Передовой командный пункт. Мозг войны. В торце стола – человек с припухшим лицом. Лет сорока пяти – пятидесяти. Большая нестриженная, вихрастая голова. Щеки, побитые оспой. Очки в коричневой роговой оправе. Да ведь это комкор! Рохлин! Тот, к кому едем! Мы неловко стоим, генерал не обращает на нас никакого внимания. Да и остальные тоже.
Как же он не похож на блистательных штабных генералов. У тех красные лампасы глаз жгут, пуговицы золотые, петлицы шитые! Фуражки по спецзаказу – тульи огромные, поля широкие, изогнутые, как взлетные полосы у американских авианосцев. И взгляд орлиный. А этот? Бухгалтер. Камуфляж на нем смотрится, как заводская спецовка.
Это потом я узнаю, что в армии есть два комплекта офицеров и генералов. На случай мирного времени и на случай военного. Первые, по надобности, ловко вскидывают руку к околышу, щелкают каблуками, громко и четко докладывают. Если гнев касается их персоны, умеют, низко склонив голову, тихо-тихо произнести: «Виноват товарищ маршал… Дурак, но преданный…» Раньше других эти генералы мирного времени узнают, кто на какую должность планируется и есть ли перспективы для них самих. Если перспектив нет – жизнь военная теряет смысл. Не на Кавказ же ехать! Надо устраиваться на гражданке в какой-нибудь «Ойл». Вискарь директорам разливать, приговаривая: «Был в моей боевой практике такой случай…»
А есть командиры на случай войны. Снимающие со своих подчиненных по три шкуры не за грязный плац, а за невыполненный учебно-боевой норматив. Они учат своих офицеров и солдат тактике боя. Но задвигают таких командиров, игнорируют, лишают поощрений в приказах предпраздничных, разговаривают с ними по-армейски вежливо, только «на вы»: «Выгоню!» «Выдеру!» Их мотает с полигона на полигон, из Забайкалья в Таджикистан, из Печенги в Буйнакск. И они смиренны. Служат, потому что хотят служить. А не потому, что не подвернулась удачная комбинация на гражданке.
Но! Бывает, настает и для них время. В окопной грязи щелкать каблуками не получается. Здесь нет бравых по форме, но пустых по содержанию рапортов и докладов. Только точные цифры, точные координаты, иначе попадешь по своим. Вот и свозят на Кавказ неугодных. Здесь ценится дерзость, здесь нужны нестандартные мысли, за которые так доставалось некоторым от насквозь уставных командиров. Здесь не мир – война. Да. Здесь награждают. Да… Очень часто посмертно. А тем, кому все-таки повезло выжить, мирные генералы завидуют черной завистью, шипя вслед: «Подумаешь, зато я уже командарм, а ты давай копайся со своей дивизией».
В ставке нас кормят тушенкой, поят консервированным яблочным соком и уводят ночевать на узел связи. Это несколько машин с кунгами и пара работающих дизелей. Спим полусидя-полулежа.
С раннего утра – жуткий грохот. Взрывы, выстрелы. По идее, надо идти работать, снимать. Но майор-связист, круглолицый азербайджанец, гремя солдатскими кружками на узком столе, чуть сбивает наш пыл.
– Подождите. Войны хватит на всех. Вон, перекусите пока. Да и темно еще. Сволочи… Опять обстреливают…
Не торопясь, выпиваем по кружке чая, съедаем галеты и сосисочный фарш. Выходим прогуляться по расположению. От консервного завода остались одни развалины. Прямо за углом ПКП – санитарная рота. На земле лужа крови. Штабель носилок, штук двадцать – они тоже в крови. Боец: «Привык уже… Трупы иногда перевозим». Вдоль противоположной стены проходит солдат. Бушлат, грязный камуфляж, на рукаве белая повязка – знак «федералов». На голове детская шапочка. Розовенькая. Она смотрится, как вызов окружающим нас черно-серым тонам. Боец оглядывается. Взгляд угрюмый. Он недоволен, что его снимают. Подумаешь…
Дальше идем. Разбитые заводские бараки. Вижу в кирпичной стене огромный пролом. Видимо, взрыв. Боже! Из пролома наружу выливается ярко-красная кровавая масса. Сердце глухо забилось. Что ж тут творится! Сколько же людей убили? Подхожу ближе. Господи, это томатная паста. Перемешана со стеклом. Банки разбиты. В склад готовой продукции угодил снаряд. Нет, Саша, надо взять себя в руки, так и до сумасшествия недалеко. Эх… А я-то думал, что я тертый калач. Всего повидал на свете. Таджикистан, Абхазия, Приднестровье. Куда там!