Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Сладков Александр Валерьевич

А вот по ночам жутко. Этот вой сирены… И разрывы. Их звук мечется в городских кварталах. Густой черный дым поднимается вверх то в одной стороне, то в другой. Обычно услышав сигнал тревоги, я просыпаюсь и выхожу на балкон. Наблюдаю. Мне кажется, если в меня полетит снаряд, я успею поднять остальных и мы выскочим из квартиры, успеем. Хотя прекрасно знаю: если это произойдет, то в доли секунды. Раз и все.

Каждый день мы выезжаем в разные точки, бегаем и снимаем, разговариваем с людьми. Однажды в городе познакомились с удивительным человеком. Разматывая провод

и доставая свой микрофон, я спросил:

– А как вас представить?

– Дед Мороз.

На июльской жаре такое прозвище звучит весьма необычно. И тем более, что Дед Мороз – это женщина. Лет шестидесяти. Пятеро детей, внуки. Веселая и разговорчивая. В бабской юбке и белой футболке. Едва начались волнения, ее потянуло к зданию администрации, просто так, посмотреть. От увиденного стало плохо. Очнулась в буфете, где ей сунули под нос нашатырь. Посидела, оклемалась, стала помогать стряпать. И вот однажды, надев дурацкий красный колпак и прицепив бороду, взяла поднос и вышла на площадь, раздавая мятежникам бутерброды. Стала их поздравлять с Новым годом. С новой жизнью, хоть на дворе была весна. Прозвище так и прилипло.

Деду Морозу на месте не сидится. Она решила посмотреть, что происходит на фронте, и стала отправляться в маленькие опасные путешествия. Покупала пирожки и конфеты, развозила их по окопам, по самым отдаленным постам. Теперь раздобыла маленькую видеокамеру и снимает о своих поездках отчеты. А видео раздает журналистам, не способным всюду успеть. Перед нашей камерой она сначала рассказывает о себе, а потом как бы обращается ко всему миру.

– Я хочу правды. Чтоб нас все слышали и понимали, что мы не просто так взяли оружие, что мы не бандиты и не хотим воевать. Мы хотим, чтоб нас услышали. У нас тоже есть свое мнение, не только у Западной Украины. Дайте нам жить. Мы же не накинулись ни на кого! Мы у себя дома, вы же к нам пришли с оружием! Мы будем стоять.

Выезжаем в Карловку. Смешное название. Там, говорят, немец когда-то жил, Карл. Так и назвали. Сейчас Карловка на острие. Там идут бои. Мы договорились, нам помогут их снять.

Сначала нас привозят в Макеевку, в штаб одного из отрядов. Это бывшая станция техобслуживания. Мы в накуренном помещении. Попиваем чай, беседуем с ополченцами, ждем, когда в Карловку поедет смена бойцов, чтоб отправиться вместе с ними. Приходит известие: украинские самолеты бомбят шахту № 21. Штабные дружно хватаются за телефоны.

– Наташа! Детей никуда не отпускай. Какая школа?! И сама никуда не ходи.

– Юль, где малая? В саду? Забирай. Забирай, потом все объясню.

Вокруг одни шахты, а шахтеров среди ополченцев раз-два и обчелся. Почему? Деньги за уголек им платят, и неплохие. Они все в кредитах, надо отдавать. Пропал работник на пару дней – все, уволен. В правлении революция никого не волнует. Ополченцы попытались было не пускать шахтеров в забой. Бросили это дело, опасно. В 89-м здесь, на Донбассе, возникли волнения. Из-за нищеты. Поднялась лишь часть горняков, всего двести тысяч. Требования сразу выполнили. Я так думаю, и сейчас

опасно их трогать. Если им мешать зарабатывать, они выйдут из шахт и сметут все к чертовой матери. И Киев, и революцию. Хотя… Есть же сугубо шахтерская дивизия на Донбассе, «Кальмиус». И по телевизору идут регулярные объявления о наборе в нее добровольцев. Вот только народу в «Кальмиусе» едва батальон.

Ополченцы строятся. Экипировка у них не ахти. Но у всех автоматы, есть пулеметы. А лица знаете какие? Как из хроники Великой Отечественной. Я видел и другие лица, на том же Кавказе. Особенно это касалось командированных из Москвы милиционеров. Они сидели в горах месяц, два, три. И не брились, и сурово сводили брови перед объективами камер. Но… Все равно, проступала сквозь наносную брутальность столичная нега. Обросшие щетиной щечки никак не хотели впадать, оставались пухлыми. Крутые перчатки, «винторез» в руках и кроссовки вместо сапог мужественности не добавляли.

А здесь я не видел смеющихся, дурачащихся ополченцев. Везде, где я был, на всякой войне солдаты улыбались при виде камеры. Однажды, в августе 96-го мы снимали уходящих в Грозный контрактников. Они знали, что им предстоит таранить позиции боевиков и через пять минут многих из них убьют. Но даже они улыбались и поднимали вверх большие пальцы. Ополченцы Донбасса хмуры всегда. Они все там, за Рубиконом. У них какие-то свои жизненные измерения…

– Давайте ребята, поехали. Держитесь вот за тем джипом.

Двигаем. Полчаса по Донецку, мимо аэропорта, а затем выезжаем в область. На шоссе набираем скорость. Проскакиваем населенный пункт Пески. Не знаю почему, но не Пески, а Пески, с ударением на первый слог. По бокам пустота. Впереди очередной блок-пост. Вернее, кафешка с большим скоплением вооруженных людей. Рядом БРДМ, расписанный граффити. Эти ополченцы в основном в масках. Зовут друг друга по позывным: Горностай, Север, Скиф и так далее.

– Вот командир, Скорпион, с ним пойдете. Он как раз местный.

Скорпион. Лицо обветренное, бойцовское. Камуфляж какой-то нестандартный, зелено-желтый, разгрузка набита магазинами и гранатами, новый АК на профессиональном тактическом ремне, черные кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Видно, что парень со стажем. Скорпион вздыхает и натягивает на голову черную балаклаву. Для него возня с журналистами – это, видать, общественная нагрузка.

– Ну что, в Карловы Вары?

– В смысле?

– В смысле, в Карловку едем?

– Да. Кстати, я бывал в Чехии, в Карловых Варах.

– Я всю жизнь в них живу.

Мчим, как можем, но за джипом Скорпиона всё равно не поспеваем. Шоссе открытое, мы – мишень. Ощущения, мягко говоря, неприятные. Проскакиваем желтый отель с вывеской «Карловы Вары», подлетаем к дамбе, справа оставляем разбитый храм из красного кирпича. Вот и Скорпион. Мы сворачиваем следом за ним в разбитый снарядами двор частного дома, хватаем камеры и начинаем снимать. А вокруг тишина. Даже саранча не стрекочет. Вот тебе и самое опасное место.

– Давайте быстрее, там в зеленке у них снайпер сидит!