Грозовые Птицы
Шрифт:
Алина снова была за штурвалом. Я же занял кресло второго пилота — уже по праву, как человек, который не только смог довести вертолёт до середины ущелья, но и благополучно его посадить.
— Ты прирождённый пилот, — сказала Алина, запуская двигатели.
В ответ я кивнул и улыбнулся.
Мы не стали лететь к выходу из ущелья. Слишком рискованно — ситуация снаружи могла поменяться. Вместо этого мы поднялись на предельную для вертушки высоту и шли над горами, на малой высоте.
Болтало прилично. У Алины желваки играли на скулах.
— Твою
Я скромно помолчал в ответ.
Наш путь лежал в сторону моря. Там, на острове, в паре десятков миль от берега, была секретная база разведывательного воздухоплавательного отряда, сформированного по приказу Тревора.
До вылета, пользуясь радиостанцией аванпоста, он передал шифровку с кодом, который означал приведение в максимальную готовность разведывательно-ударного самоходного аэростата, который мог достичь Гор Недоступности. И получили подтверждение об исполнении.
База была настолько секретной, что Тревор был единственным, у кого был доступ к коммуникациям с ней. Кроме верховного командующего. Который, как я надеялся, всё ещё не имел возможности вмешаться в ход событий, по понятным причинам.
Мы летели над заснеженными вершинами и перевалами. Белый снег был хорошо виден даже в темноте. Однако по мере приближения к морю хребет переходил в более низкие отроги. Приходилось держаться выше, чтобы не напороться случайно на тёмную вершину.
Над морем летели, ориентируясь по инерционной навигационной системе. Она давала большую погрешность, по нашим меркам, но нам и не нужна была абсолютная точность. Достаточно было не попасть мимо острова.
До места добрались уже в рассветных сумерках. Восток алел; вертушку подталкивал попутный ветер с суши.
Тревор подключил наушники к радиостанции и передал кодированные позывные.
— Борт эр-бэ-ноль один, — ответила база, — волк зашёл на закат. Гнездо двадцать падать пыльца три пять.
Разведчик довольно кивнул. А потом на острове, прямо под нами, зажглись красные навигационные огни, ведущие на закрытую посадочную площадку в глубине острова.
Аэростат был прозрачным. Это было неожиданно, я был готов увидеть любые другие средства маскировки, вроде защитной покраски, но не такое радикальное решения. Прозрачный материал даже не давал бликов, а внутри не просматривалось никаких силовых структур, вроде шпангоутов.
— Гордость нашего материаловедения, — пояснил Тревор, — особый биополимер, сверхпрочный.
— Впечатляет, — ответил я.
К моменту нашего прибытия аппарат уже готов был к старту, и мы не стали терять время. Тем более что на борту, в гондоле, сделанной из более привычного алюминия, было все необходимое для комфортного полёта, включая даже душ.
Пока мы шли коридорами базы, я то и дело ловил на себе любопытные взгляды служащих. Впрочем, они были достаточно дисциплинированными, чтобы эти взгляды не были слишком уж долгими.
Перед тем, как подняться на борт, я подошёл к Тревору и тихо спросил:
— Люди,
— Они лучшие, — ответил Тревор и посмотрел на меня с удивлением, — а что?
— После того, как мы уйдём, этот мир окончательно изменится, — ответил я, — люди не будут возвращаться. Возможно, запустится биологический цикл. Тут, в изоляции, у них есть шанс сохранить часть технологий, которые помогут построить новую, нормальную цивилизацию. Они могут стать островом знаний.
Выражение лица разведчика медленно менялось от удивления к испугу, а затем к восхищению.
— Ты знаешь, — наконец, ответил он, — я никогда особо не верил в эту мистическую хрень, вроде пророчеств. Но, похоже, ты не зря стал избранным. Ты прав, я оставлю кое-какие инструкции.
До Гор Недоступности было два дня пути. И это были самые долгие два дня вынужденного безделья в моей жизни.
Больше всего я опасался, что Даниилу (или как там его зовут на самом деле?) удастся вырваться. Такая возможность была: войска одной из сторон могли обнаружить пещеру, и… что должно было случиться после этого — не представляю. Скорее всего, он бы кинул все силы на то, чтобы обнаружить нас, и, в конце концов, вышел бы на остров, где базировался прозрачный дирижабль.
Но от этого мир снова должен был поменяться. Я был уверен, что прекращение бесконечных возрождений было связано с тем, что Даниил находился под камнем.
Надеясь обнаружить тревожные признаки, я часами просиживал на радио, слушая передачи на всех доступных мне языках.
В этом мире царил хаос. Кое-где ещё продолжались активные боевые действия, но опустошение первых суток масштабной операции, невосполнимые потери, вызвали растерянность.
Кто-то передавал координаты зачумлённых районов.
Ренегаты с противоположной стороны были готовы делиться сывороткой с теми, кто ещё вчера был непримиримым врагом.
В этом хаосе буквально на глазах рождались новые точки притяжения, будущие центры силы.
Звучали голоса о примирении. Кто-то довольно разумно рассуждал о масштабах потерь; о том, что нужно объединить оставшиеся людские ресурсы, чтобы сохранить подобие цивилизации…
Были и те, кто вещал про конец света и требовал масштабных жертвоприношений Вотану и другим богам.
Появлялись первые признаки раскола не по сторонам, а по языковым признакам. Рождались нации.
Горы недоступности появились на горизонте под вечер первого дня. И даже на таком расстоянии они впечатляли. По моим прикидкам мы летели на высоте восемь-десять километров. На глаз — примерно вровень с некоторыми перевалами. И значительно ниже вершин.
Сами вершины выглядели непривычно. Где-то в нижней трети начинался снежный покров, тот, который на обычных горах формирует шапки. Здесь он формировал «шарф» — потому что выше двенадцати километров ни снега, ни льда уже не было, только голый серый камень, слегка искрящийся в розовых закатных лучах.