Грудь четвертого человека
Шрифт:
Так, перебирая различные эпизоды совместной службы, дошли, наконец, до того загадочного случая массового поноса… И вдруг мой гость посерьезнел, как-то даже погрустнел:
– А ведь знаешь, Феликс, – сказал он мне тихо, – ведь это я тогда был во всем виноват.
Превратившись в вопросительный знак, я смотрел на него молча с раскрытым от удивления ртом. И вот что мне объяснил бывший рядовой
Юрий Веснин по прозвищу Матуша через двадцать лет после случившегося
ЧП, о котором в свое время докладывали министру обороны СССР:
– Я, если помнишь, был тогда рабочим в кухонном наряде,
Наряд подходил к концу. После обеда надо было вымыть цех и выдраить котел для приготовления каши на ужин. Стал я скоблить внутренность котла, а предыдущая каша подгорела, и корочка расподлючая никак не отстает. Я ее и ножом длинным скребу, и тряпочками отмачиваю, – ну никак не отходит. Тогда я побежал в посудомойку и взял у ребят кусок стирального мыла. Стал этим мылом стирать пригар – вроде бы, дело стронулось с места. Но тут меня попросил другой рабочий, танкист один, снести с ним на помойку кастрюлю с отходами. Я мыло оставил на дне котла и потащил эту четырехведерную кастрюлищу. Только мы возвратились – начальник столовой орет мне: "Рабочий! Быстро помыть пол в разделочной!" Словом, когда вернулся к котлу, то увидел: повар закручивает над ним кран. Он за это время уже и воды туда напустил.
Только я было дернулся сказать, что там же мыло хозяйственное, как он хватает кастрюлю с помытой крупой и сыплет из нее в котел все, что в ней есть. Ладно, думаю, а ну его начисто! Забоялся признаться в своем грехе, да и не сообразил, какие могут быть последствия. Но сам есть кашу эту побрезговал. И вот, единственный на два полка, избежал поноса.
Знаешь, как я боялся, что меня разоблачат! Думал: узнают – расстреляют к такой матери. Пока комиссия не уехала, весь внутри дрожал. И потом еще несколько недель в себя не мог прийти. Никому до сих пор о своем "преступлении" не рассказывал. Тебе вот первому…
Когда теперь, живя в Израиле, я вижу по российскому телевидению рекламу какого-то чудодейственного посудомоющего порошка – рекламу, в которой жители города Вильяриба пользуются плохим средством для чистки противней, а жители города Вильябаджо – наоборот, чудесным, – мне всегда вспоминается мой Матуша с его куском вонючего
(сваренного, уж верно, из дохлых собак) советского стирального мыла… Ах, испанцы, португальцы, мексиканцы, аргентинцы – мастера и любители "мыльных телеопер"! Вы, должно быть, до сих пор оттираете от жира вашу посуду, не зная простого и волшебного средства, которым пользовались для мытья котлов мы – советские воины!
Да у вас, поди, и мыла-то стирального нет! Одни порошки…
Матуша за три первых дня обегал весь центр Харькова. Складных железных метров не обнаружил, зато познакомился со многими приятными местечками – домой возвращался уже "тепленький". Советовался со мной: хватит ли ему на курорте захваченных с собою деньжат? Для меня сумма была баснословная, он же высказывал предположение: "Если скромно – думаю, хватит…" Уезжая, сказал, что доволен приемом, но я испытывал перед ним неловкость: не имея возможности отвлечься от своих школьных дел, уделил ему недостаточно внимания.
Он уехал – и навсегда исчез из моей жизни. Пробовал я снова написать ему в Совгавань, но ответа не получил. Вот эту загадку мне, наверное, уже никогда не разгадать. Боюсь, не ударился ли он на курорте в загул, не
От Матуши у меня на всю жизнь – любимое выражение: "А ну его начисто!" Все вспоминаю, как, прибыв к нам в полк и во взвод в конце
1954-го вместе с Либиным (фамилия изменена) и Василько Момотом, он поначалу все делал мне придирчивые замечания: то, идя в строю за мной следом, ворчал, что отстаю, и наступал мне на пятки; то строго прикрикнул за то, что я, закашлявшись, не прикрыл рот ладонью. Но вскоре крепко меня зауважал. Образование у него было небольшое – 9 классов, но читать любил, во всякий свободный момент раскрывал книгу. И часто просил меня объяснить ему значение прочтенных непонятных слов:
– Рахлин! Что такое коррупция?
– А это что за зверь: экс-тра-по-ляция? Эрудированный?
Ординарный? Контрацептив?
И когда я давал уверенный ответ (на его вопросы моей "эрудиции" хватало), искренне и весело изумлялся:
– Ух ты шлеп твою мать! Да у тебя не голова, а дом правительства!
Для кого-то знания не были предметом уважения – но не для Матуши.
Во взводе его любили за покладистость, добродушие, а я – еще и за брызжущие весельем серые глаза. Между прочим, меня с ним роднило и то, что во всем полку только мы двое пользовались для дали очками.
Русский-прерусский был парень. Не могу слышать, когда чохом весь русский народ бранят и в чем-то уличают. Вранье, будто он заражен черным жидоедством. Когда ведут такие разговоры, я испытываю неловкость сам перед собою, вспоминая, сколько испытал добра и дружеских чувств, общаясь с русскими людьми. Да, не только славных и приятных я видел среди них – ну, а где вы видели народ ангелов?
Русский язык, русская природа, русский характер – все это мое неизменно любимое, близкое, родное. Те черные идеи, которые бродят по России и пачкают души многих ее детей, мне ненавистны, но и они не отвратили меня от нее.
Глава 18.Морская болезнь
Михаил ЛокОта – высокий, худой, мослаковатый парень из
Закарпатья. Серые, с пристальным честным взглядом, глаза в глубоких орбитах. Твердые черты лица, низкий грудной бас… И – зверский, фантастический, какой-то даже противоестественный аппетит! Все мы, новоприбывшие, первое время страдали от постоянного чувства голода.
Оно вызывалось никак не плохим питанием, а непривычными нагрузками, долгим пребыванием на свежем воздухе, а также и в нетопленной казарме, где зимой температура никогда не поднималась выше 12 градусов по Цельсию.В первые месяцы службы недоедание ощущают все.
Но так остро, как Локота, его не испытывал никто. Все, что оставалось в мисках у кого-либо из сидевших с ним за одним столом, он вежливо и аккуратно подъедал. Сам не просит, если не предложат – не возьмет, но когда предлагают – вежливо благодарит и степенно, не суетясь, отправляет остатки чужого борща или каши в свое вечно тощее и алчущее худое-прехудое брюхо.
Вскоре старший врач полка лейтенант Мищенко официально оформил его на двойное продуктовое довольствие. Оказывается, такая льгота для особых случаев в армии предусмотрена. Мищенко, любивший щегольнуть медицинской эрудицией, нам объяснил, что есть люди, у которых обменные процессы протекают с повышенной интенсивностью. Вот из таких-де и наш Локота.