Грудь четвертого человека
Шрифт:
Одним из первых в военном лагере полигона прибывание воды почувствовал наш "Матуша" (Юрка Веснин), о котором подробно рассказано в 17-й главе ("Мыльная опера"). На полигоне его заботам поручили походную баню, которая была развернута на берегу самого ближнего из Шуфанов и где мылись по очереди все прибывшие на стрельбы полки. То была длинная палатка с системой смонтированных внутри труб с кранами и душами и – уж не знаю каким способом осуществлявшимся – подогревом воды. Веснин выполнял при этом сооружении примерно те же
Попович, – но, в отличие от него, не разово, а ежедневно. Так и жил при бане. Когда вода стала катастрофически прибывать, он принялся демонтировать все доверенное ему хозяйство, снимать палатку – и во-время успел, потому что, не сделай он этого, все унес бы поток.
Едва успел Матуша справиться, как тут же, на его глазах, разыгралось драматическое ЧП. Не зная прогноза, наши командиры снарядили полкового киномеханика в Покровку, в штаб дивизии, для обмена кинофильмов. Туда отправился грузовик, в который и погрузился со своими коробками киномеханик Мордхэ Нудельман – еврей из
Молдавии. Шофером был наш, из взвода разведки, Папакин. По дороге к ним в кузов напросились какие-то колхозники с мешками картошки. Едва машина стала переезжать первый из Шуфанов (именно возле Матушиной бани), как на самой середине стремительно мчавшегося потока мотор заглох – и никакими силами Папакину не удавалось его завести. А вода прибывает прямо на глазах… А случайные пассажиры и даже водитель не умеют плавать…
Их спасителем стал маленький Мордхэ. Он взял у Папакина веревку, привязал ее к машине, сплавал вперед – на остров между двумя
Шуфанами – и там привязал к дереву другой конец. А потом, одного за другим, сопроводил от машины к островку всех пассажиров, каждый из которых, держась за веревку, ни за что не хотел спастись без груза и волок за собой еще и картошку. Последним покинул "судно" его
"капитан" – шофер Папакин.
Вот эту сцену и наблюдал с берега банщик Матуша. Более того, с помощью все того же отважного киномеханика он тоже перебрался на остров Спасения, переправив туда и все банное имущество.
Дождь прекратился, с неба брызнуло яркое солнце, а вода все еще прибывала. Вдруг наш взвод в полном составе построили возле палаток, и кто-то из старшего начальства объявил, что теперь мы назначены быть "спасательной командой", которой приказано немедленно эвакуировать на "большую землю" наших застрявших на острове товарищей.
Над чисто промытой, сверкающей яркими красками землей светило солнышко, сияло голубое, безоблачное небо, а мне на душу легла черная туча страха. Дело в том, что плавать я научусь, да и то кое-как, только спустя года три после армии. В момент же, когда меня, в составе нашего взвода, назначили спасателем, я держался на воде не лучше топора. Объявить о своей непригодности к осводовским подвигам мне показалось немыслимым, но и утонуть не хотелось…
Однако пока что – "нале-во! Шагом – марш!" – команда
Там мимо берега, таща на себе сломанные ветки, целые стволы бурелома и всякий плавающий хлам, стремительно неслась река, в которой невозможно было узнать тот меленький, воробью по колено, ручеек, через который машины шутя переезжали еще несколько дней назад. На другом берегу этого довольно широкого потока видна была группа людей, среди которых мы увидели и нашего Матушу.
В это время с нашей стороны в воду въехал большой гусеничный тягач. Офицер, распоряжавшийся спасательной операцией, полусерьезно, полушутя спросил:
– Ну, орлы, кто возьмется доставить туда питание?
Без памяти обрадованный, что не придется отыскивать
"плавсредства", я взял из его рук наволочку с харчами, взгромоздился на тягач, который легко пересек стремнину, и завтрак на всю компанию робинзонов был передан мною из рук в руки Юре Веснину.
Застрявший грузовик, с которого спасся сам и спас всех других
Мордхэ Нудельман, ночью перевернуло и унесло. Потом его, сильно помятым о камни, обнаружили метрах в 600-х ниже по течению реки.
А вода все не убывала, и в положении бедствующих оказались все находившиеся на полигоне воинские части. Запасы круп и, может быть, консервов здесь были, но возникла острая необходимость в хлебе.
Легче всего решить проблему оказалось нам – зенитчикам ближайшей к полигону дивизии: ее командир, генерал Слюсаренко, приказал доставить нам хлеб из Покровки на дивизионных самолетах. В его распоряжении было два маленьких самолетика – таких, какие в народе называют "кукурузниками". Вдруг командир нашего полка приказал выложить на большом поле, зеленевшем совсем близко от палаток, букву
Т из белых простыней. Солдаты весело и дружно выполнили приказание, после чего поступила команда: всем покинуть поле. Мы решили, что самолеты прилетят и сядут на поле, а нам предстоит их разгрузить.
Они действительно оба прилетели, покружились над подготовленной посадочной площадкой и улетели обратно. Но вскоре вернулись, на бреющем полете пролетели над полем и… выбросили на него по мешку свежевыпеченных буханок! Каждый мешок, ударяясь о землю, лопался, и содержимое фонтаном взлетало на воздух, кусками разлетаясь вокруг.
Самолеты улетали за следующими мешками, а мы толпой бежали на поле – собирать "урожай".
Примечательно, что никто не клал себе в рот ни крошки. Хлеб, оприходованный начальником ПФС (продуктово-фуражного снабжения) полка, выдавался затем, как обычно, в столовой на завтрак, обед и ужин.
Вскоре мы вернулись на зимние квартиры. У меня к этому времени образовалась на шее у подбородка огромная флегмона. Командир полка, оправдывая свое прозвище "Батя", повстречав меня однажды, ужаснулся величине опухоли и приказал мне немедленно обратиться в медсанчасть.