Грудь четвертого человека
Шрифт:
Через три дня Оленченко уехал домой. Много лет спустя мы еще раз встретились, и он опять несколько дней у нас гостил: основательный, серьезный человек, отец троих детей, учитель железнодорожной школы где-то возле Днепропетровска… К несчастью, желудок его был отравлен неоднократным употреблением, в качестве выпивки, тормозной жидкости, чем увлекались в артмастерской нашего полка…
На другой же день после его отъезда я окунулся в пучину житейских забот. Оказалось, что моя жена, предвидя, что мое возвращение в
Андреевскую сельскую школу вызвало
Примерно в те годы или немного раньше на экранах страны демонстрировался фильм, который в СССР шел под назидательным названием "Судьба солдата в Америке". Герой фильма, действие которого происходит после первой мировой войны, Эди Бартлет, не может найти себе применения в обстановке "великой депрессии" двадцатых-тридцатых годов и вынужден стать на путь преступлений…
Вся советская пропаганда утверждала, что у нас, в стране социализма, все иначе. И я, смешно сказать, верил, что это так! Я полагал, что у меня, вчерашнего воина, есть преимущества. Тем более. что родители мои, невинно пострадавшие при "культе личности", сейчас так нуждаются в моей поддержке. Партийные, советские, комсомольские органы, конечно. помогут мне…
Все оказалось не так! Заведующий кадрами областного отдела народного образования Максим Андреевич Свидан в ответ на мой лепет о больном отце сказал мне буквально так:
– Товарищ! Хотя бы ваш отец и умер (?!), у нас нет для вас в городе места учителя. Отправляйтесь опять в деревню! Не в Андреевку, так в другую!
Одна за другой срывались попытки найти в городе какую-то иную, не учительскую работу. Например, заведующего клубом, "политвоспитателя" в рабочем общежитии, ответственного секретаря студенческой многотиражки…
Мое "сватовство" на последнее из отмеченных поприщ вспоминать сейчас мне особенно забавно. Старая, косомольских времен, мамина подруга Римма Гирш договорилась со своим знакомым, доцентом сельскохозяйственного института, что он побеседует со мной как с кандидатом на должность ответственного секретаря институтской газеты, редактором которой этот человек является по поручению партбюро. Для солидности я взял у своего друга Фимы Бейдера его шляпу, которую мы с ним уже когда-то носили посменно, водрузил себе на голову и отправился к доценту на переговоры. Я нашел его в сельхозинституте, в кабинете кафедры, которой он заведовал. Стремясь выглядеть по-светски непринужденно, я вошел к нему в кабинет, позабыв снять шляпу. Так я сделал первую роковую ошибку. Второй было то, что, подойдя к доценту, я первым протянул ему руку:
– Здравствуйте! Я – Рахлин… С Вами обо мне говорила Римма
Яковлевна…
Даже сейчас полагаю, что текст совершенно нормальный. Но едва я начал говорить, как почтенный доцент замахал руками и закричал на меня:
– Подождите-подождите-подождите! Молодой человек! Разве вас не учили, что, входя в помещение, надо снимать головной убор?
Я опешил и растерялся. Действительно, учили. И до армии я никогда бы так себя не повел. Но теперь сказалась армейская привычка: ведь там положено было, представляясь, отдавать честь, а по давней русской пословице, "К пустой голове не прикладывают!", то есть без головного убора, с головой обнаженной, честь не отдашь. Конечно, промах, но – разве уж столь непростительный, чтобы из-за него немедленно отбраковать неловкого претендента? Однако суровый доцент продолжал резонерствовать:
– …И запомните, юноша: когда вы входите в кабинет к человеку незнакомому, да еще если он явно старше вас, – никогда не протягивайте руку первым – подождите, пока вам предложат обменяться рукопожатием. А не предложат – значит, и не надо…
Я смущенно молчал. Конечно, он был прав. Но и теперь полагаю, что главное было не в этом. Римма Яковлевна была ему то ли соседкой, то ли учительницей его сына, дочери или внука. Отказать ей он не хотел, вот и согласился на разговор со мною. Но, увидав мою физиономию, сразу же решил отказать. Сделать это было для него проще простого:
– Скажите. вы когда-нибудь работали в печати?
Нет, я не работал… Тут он оживился и засыпал меня кучей вопросов: известно ли мне, что такое верстка? Как составить макет газеты? Как рассчитать размеры статьи, выбрать нужный шрифт? Кто такой метранпаж? Имел ли я дело с полиграфической линейкой? Знаю ли корректорские знаки?
Нет, ничего этого я не знал – и, разумеется, ушел, блестя потертыми штанами. Так бесславно завершилась моя первая и весьма случайная попытка стать журналистом. Месяца через два с половиной я
(снова сработал случай!) все-таки стал им, и притом – на всю жизнь.
Где бы потом ни работал – всюду были мною довольны. Освоил, и довольно споро, и верстку, и правку, и расчет газетной площади, и макетирование номера. Думаю, что уже через пару лет свободно мог бы заткнуть господина доцента (все же совершенно случайного человека на редакторском поприще – просто обладателя партбилета) за свой солдатский пояс. Да ведь и партбилетом потом обзавелся…
Но в тот раз я получил поворот на 180 градусов от ворот журналистики.
В те времена еще не наступил тот психологический сдвиг, который даст возможность где-то на рубеже 70-х – 80-х годов не только свежеиспеченным, но и опытным, квалифицированным специалистам, порой даже кандидатам наук, бросить свои науки, свои насиженные, но теряющие реальную цену места в институтах и лабораториях и заняться гораздо лучше оплачиваемой ручной работой: укладкой и циклевкой паркета, строительством коровников, даже установкой ограждений вокруг предприятий, школ, могил… И мне, с большим трудом получившему высшее образование, и в голову не приходило им пренебречь. Вот и искал работу только там, где без диплома на должность не зачисляли.