Группа особого назначения
Шрифт:
– Хохол!
Зенин перевернулся через себя, освобождая пистолет от отработанного магазина и вставляя новый, мгновенно схваченный из-за кожаного ремешка часов. И также делал вид, что не замечает невооруженного противника, надвигавшегося на него сбоку и чуть сзади. «Сложно попасть. Но на расстоянии трех-четырех метров я тебя скошу», – подумал Зенин.
Не успел.
Парень рухнул в нескольких шагах от него.
«Хохол», – определил Зенин. Но тотчас поменял решение. Парня точным выстрелом «скосил» Кавлис. Издалека стрелял майор, из трудного положения: держа под
Лишенный из-за больной ноги маневра, Ловчак выбрал для себя единственно верную тактику, он стрелял, периодически прячась за угол сарая. Сориентировавшись, вызвал на себя огонь Качуры. И уже со второго выстрела попал тому в бедро. Третью и четвертую пули засадил ему в голову.
Ещеркин оказался в очень невыгодной позиции. По идее, оказавшись один на один с Зениным и невидимым ему Ловчаком, стреляющим из-за укрытия, ему необходимо было поменять тактику: упасть в снег, укрыться за телом Качуры, наконец воспользоваться заложником в качестве прикрытия. Но к мальчику, как он правильно подумал, его не подпустят: из-за сарая пространство между Вадимом и заложником, составляющее около пяти шагов, хорошо простреливалось. А было бы неплохо, резко сместившись к заложнику, схватить его на руки, тут же разворачиваясь и прикрываясь им. Затем отступать.
Вадим чуть замешкался, и пуля, посланная Ловчаком, попала ему в плечо. По тому, как руку ожгло, а не заломило, боевик понял, что ранение касательное. Хотя могло быть и по-другому – в пылу схватки иной раз не чувствуешь боли, полученные раны кажутся несерьезными. Петляя, чтобы не получить пулю в спину, Ещеркин бросился к монастырю.
Зенин не попал в него. Ловчак в это время перезаряжал оружие. Прокопец еще не определился, куда стрелять.
Поначалу молодой следователь вообще не понял, куда стреляют «беркуты», – когда вслед за Кавлисом он выскочил во двор, его новые товарищи уже выпустили с десяток пуль. Что удивительно, по ним тоже открыли ответный огонь.
В голове крутится фраза, брошенная Зениным в машине: «Стреляй первым, Петро, или умрешь».
Сейчас Прокопец верил в это. Он интуитивно, невольно подражая Зенину, нелепо подпрыгнул на одном месте, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Как и положено, зафиксировал ствол пистолета…
Сзади никого не было.
Он снова крутнулся в воздухе. Его новые товарищи, казалось, заткнули все видимые и невидимые места, куда можно было хоть один раз выстрелить. Даже Кавлис, переваливаясь через капот «Ауди», «гасил» кого-то. А может, никого, просто так.
Наконец Петро нашел цель: Ещеркин, подбегающий к ступеням монастыря. Прищурив глаз, Прокопец нажал на спусковой крючок.
Его противник стрелял, по-видимому, на слух, не оглядываясь. В полуметре от неподвижного следователя просвистела пуля. Он машинально сдвинулся в сторону. И если бы Ещеркин стоял к нему лицом, то без особого труда «снял» бы лейтенанта.
К свисту пуль добавился оглушительный мат Зенина, «беркут» за короткие секунды успел помянуть и бога, и его мать.
Чего он ругается? – недоумевал следователь, посылая очередную пулю в проем двери. И снова подпрыгнул.
К этому времени Зенин уже держал заложника на руках, резко повернувшись спиной к открытой двери. Пулю за пулей, прикрывая товарища, в темный проем посылал Ловчак. И довольно удачно: было видно, как кто-то рухнул на пол.
Прокопец присоединился к Ловчаку, краем глаза наблюдая, как Зенин, теперь уже не прыгая, но продолжая петлять, прижимая к себе мальчика, открыто бежит к углу сарая. Ему оставалось пробежать всего несколько метров, как вдруг Прокопцу показалось, что ноги Михаила стали заплетаться, а до этого «беркут» дернулся, подавая корпус вперед. И чуть было не упал.
Скрываясь за дверью, Ещеркин переступил через тело убитого товарища и, развернувшись, выпустил в широкую спину Зенина две пули. Хотя первоначально они предназначались заложнику.
Ловчак сразу определил: зацепило Михаила. Причем серьезно. Едва поравнявшись с углом сарая, Михаил отпустил мальчика и толкнул его в руки товарища.
– Пришили меня, Женька… – прохрипел Зенин, бросаясь спиной на снег. Из приоткрытого рта показалась струйка крови. – Под лопатку, падла… Уноси пацана…
Веки Михаила сомкнулись – медленно, показывая напоследок белок с красными прожилками.
Да, Санька был и оставался конечной целью их операции. Глядя на товарища, Ловчак раздул ноздри. Бросив короткий взгляд на монастырь, подхватил мальчика на руки и по своим следам поспешил в обратном направлении.
– Держись за шею, – приказал он Саньке, преодолевая забор, и, отпустив мальчика, быстро сменил обойму. Потом снова подхватил его левой рукой.
Санька только сейчас начал приходить в себя. Он вцепился в шею Ловчака и заплакал. Наконец-то заплакал.
Уходя с заложником, Ловчак прикидывал: по его подсчетам, получалось, что в здании монастыря укрылось два боевика. Вполне возможно, что их больше, и совсем скоро они основательно подготовятся к обороне. А скорее всего, вооружившись чем-то более серьезным, например, автоматами, перейдут в атаку. Трудно придется Николаю и его напарнику. Когда Женя уходил, оставляя раненого товарища, то бросил быстрый взгляд на Кавлиса и ходячую мишень – Прокопца. Петро обходил машину справа. Майор лежал у передней левой двери.
Татьяна не находила себе места. Она шагала по комнате, бросая взгляды на телефон. Она почему-то была уверена, что скоро, очень скоро в квартире раздастся телефонный звонок, она снимет трубку, услышит голос Николая: «Все хорошо, Таня, встречай нас», и она бросится на улицу, будет дрожать от холода и волнения, поджидая у подъезда Саньку и Николая; кинется им навстречу, примет Саньку в свои объятия, разрыдается на плече Николая.
Несколько раз она порывалась позвонить Аксенову, но на полпути к аппарату рука останавливалась. Нет, сейчас нельзя мешать следователю, отвлекая его разговорами. Да и нет, наверное, его сейчас на месте, скорее всего он рядом с Николаем.