Группа специального назначения
Шрифт:
Человек выкатился из кустарника, набросился сзади на опешившего оперативника. Крик застрял в горле, сильная рука сдавила шею. Перехватило дыхание, револьвер выскользнул из ослабевшей руки на землю. Он ударил локтем назад – тоже оружие. Но локоть пробил пустоту, а в следующий миг неизвестный провел ножом по горлу Фомина. Тело обвисло, забилось в судорогах. Фомин еще мог хрипеть.
– Тихо, товарищ, тихо, – вкрадчиво урчал убийца. – Все хорошо…
Следующий удар пробил трахею – брызнула кровь. Фомин повалился под капот, продолжая подрагивать. Убийца схватил его за воротник, отволок подальше от проезжей
Группа капитана рассредоточилась во дворе. Он был фактически замкнутый – большой пустырь, поросший сорняками и заваленный мусором, пара сараюшек в глубине двора, просевший амбар. Дровяная поленница перед ветхим сараем. Вход в дом находился здесь – крыльцо провалилось, торчали доски. Справа от крыльца лежала пара заржавевших бочек, непригодных для хозяйства, развалившаяся телега. Позади строений чернел лес.
– Растянуться, не маячить… – сипло командовал капитан. – Романчук, Гуревич – внутрь… – Он присел, напряженно всматривался в очертания сараев. Снова кольнуло в сердце – какое-то дурацкое чувство беззащитности… – Эй, Мищенко, а ну, присел…
Две тени скользнули к крыльцу. Романчук споткнулся, ругнулся сквозь зубы.
– Товарищ капитан, вы слышите, чтобы Фомин машину уводил? – выдохнул Мищенко. – Вроде должен уже. Ключи, что ли, потерял?
Предчувствие опасности сдавило грудь. Да это же засада, ядреный корень! Поздно ты все понял, старый дурак!
Романчук и Гуревич уже подбегали к крыльцу.
– Мужики, назад! – ахнул капитан. Все подстроено, их заманили в ловушку! А Мищенко, пока тот шарил по хутору, трогать не стали – больно мелковата мишень.
И в этот момент разразилась суматошная автоматная пальба! Стреляли как минимум с трех точек. Оперативники попали под перекрестный огонь. Люди метались, кричали. Гуревича сразило наповал – он покатился с крыльца, зарылся носом в землю. Романчук присел от неожиданности, метнулся в дом. Пули раскрошили косяк рядом с ухом. Он прыгнул через порог. Из дома грянула другая очередь – плохо Мищенко его осматривал! Там тоже кто-то прятался. Романчук далеко не ушел, пули прошили ему грудь. Верхняя часть туловища вывалилась на крыльцо, ноги остались за порогом.
Мищенко нырнул за бочку, пуля попала в голень, уже на излете. Он возился в груде железа, стонал от боли, полз за бочку, отталкиваясь здоровой ногой.
Капитан метался по двору, рыча от бессилия. Прыжок – он покатился за остов телеги, демонстрируя неплохую для своего возраста прыть. Пистолет он не выронил, но повредил левую руку – от боли в плече глаза полезли из орбит. Капитан выматерился, скорчился в три погибели, пришлось опереться на пострадавшую конечность – и чуть сознание не потерял от ослепляющей боли.
В мозгах сумятица. Запорол дело, допустил грубейшую ошибку, погубил людей, да и себя, похоже… Автоматчики перезарядили оружие, снова открыли огонь из укрытий. Режим тишины их больше не волновал – местечко отдаленное, если и услышат, то среагируют не сразу. Пули крошили землю, выбивали щепки из остова телеги. Долго так не выдержать – телега насквозь дырявая и не железная!
Капитана трясло, он не думал о себе. По-любому конец. Он попытался высунуться, хоть что-то разглядеть, сориентироваться по вспышкам. Пуля свистнула рядом, оторвала мочку уха. Кровь полилась за воротник, но капитан не чувствовал боли. Он рычал, как медведь, рука висела плетью, он стал стрелять, не видя мишеней, – вспышки плясали перед глазами, вертелись каруселью. Очередь пропорола грудь у солнечного сплетения, еще одна пуля пробила лобную кость. Капитан повис на переломанной оглобле, кровь ручьями потекла в притоптанную траву…
Пальба прервалась. Послышались щелчки – бандиты меняли опустевшие магазины. Стрельбу вели из советских «ППШ» – совсем недавно поступивших на вооружение. Двор озарялся лунным мерцанием.
Из полумрака появились стрелки. Зашевелился силуэт в районе амбара, выступил вперед. Обрисовалась голова за поленницей с дровами. Из-за угла, со стороны дороги, возник третий – тот, что зарезал Фомина. Заскрипела половица в доме, четвертый отодвинул ногой перегородившего проход Романчука, но выйти не успел, отпрянул к косяку. Снова грянули выстрелы! Раненый Мищенко нашел в себе силы приподняться и теперь выпускал пулю за пулей в ближайшую мишень. Стонал раненый за поленницей, его отбросило к сараю, он сползал по стене. Остальные запоздало среагировали, но снова открыли огонь. Пистолет загремел в пустую бочку, Мищенко осел на землю, затих.
Злоумышленники глухо ругались по-русски, подходили ближе. Тот, что прятался за углом, побежал к раненому. Высунулась голова из дома, выбрался приземистый тип в длинной овчинной безрукавке. Он поднял автомат, прошил очередью тело под ногами – Романчук еще подавал признаки жизни.
Бандит спрыгнул с крыльца, бросил пару слов идущему от амбара сообщнику – рослому, подтянутому. Тот односложно ответил, ткнул ногой мертвого Гуревича, убедился, что с Мищенко все кончено. Схватил за шиворот висящего на оглобле капитана, опрокинул на землю. Пнул в сердцах:
– Спокойной ночи, товарищ капитан, в следующий раз умнее будете…
Они побрели за поленницу, где третий сообщник возился с раненым. Вспыхнул фонарь. Это был еще молодой худощавый мужчина с глубокими залысинами. Лицо посерело, сморщилось от боли. Пуля пробила левый бок. Сочилась кровь. Раненый тяжело, со свистом дышал, блуждали мутные глаза.
– Леонтий, ты как? – рослый мужик опустился на корточки, уставился на раненого.
– Все нормально, Архип, это не смертельно… – с хрипом выдавил пострадавший. – Перевяжите чем-нибудь… вот черт, столько крови потерял…
Он начал материться слабеющим голосом, откинул голову. Кровь сочилась сквозь пальцы, пропитывала рубашку, брюки. Сообщники переглянулись. Перевязывать рану было нечем. Пошарить в машине оперативников? Но сколько времени это займет?
– Терпи, Леонтий, все нормально будет, – пообещал рослый. – Берите его, тащите к лесу, там что-нибудь придумаем. Да живее давайте, не всю же ночь тут торчать.
Подельники взяли раненого за руки и за ноги. Обогнули сарай, понесли в поле. Приземистый тип постоянно спотыкался и выражался «по матери». Рослый досадливо поморщился – мелочь, а все же неприятно. Он встал с корточек, осветил фонарем землю. Снова поморщился, свалил с поленницы верхний слой заплесневелых осиновых чурок, разбросал ногами. Подумал – еще навалил. Хоть как-то эту лужу прикрыть. Посмотрел по сторонам – все тихо. Есть же в летних белорусских ночах свое особенное очарование…