Группа Тревиля
Шрифт:
Теперь пусть кто попробует его достать.
Мозг мой работал чётко и быстро, перебирая возможные варианты. Да только вариантов-то не было. Если б Атос потерял сознание, можно было бы, аккуратно скусив травинку, зажать её в зубах, макнуть в лужу… Потом тщательно прицелиться и капнуть на наручники. Но это хорошо в фильмах, да тут как раз мозг подсказывал, что чуть-чуть переборщишь, и слизь вместе с наручниками разъест мне на запястье не только кожу. Да и Атос не даст мне долго манипулировать с травинками. Да с чем угодно — жизни он мне не даст, кончилось время.
Итак,
Другое дело, что и я теперь безоружен.
А вот у брата моего Атоса, у однокурсника-мушкетёра Атоса, ближе которого мне не было, была большая фора. И фора эта весила восемьсот грамм и оттягивала ремень на поясе. Был у брата моего Атоса на поясе пистолет Макарова и вот теперь он вытащил его.
Тут-то мне и конец.
Потому что со всем можно поспорить, а вот с девятимиллиметровой пулей с двух метров поспорить нельзя, особенно когда ты связан.
Но Атос отчего-то не стрелял. Мыча, он пытался передёрнуть затвор одной рукой, прижав оружие ногой. Потом вцепился в пистолет зубами — ничего не выходило. Ключевое слово «самовзвод» Атос как-то упустил.
И тут у меня над ухом грохнуло — совершенно, замечу, с другой стороны.
Потом раздался ещё один выстрел.
Атос метнулся в сторону и, треща кустами, побежал прочь.
С другой стороны в распадок вошёл, озираясь, другой мой однокурсник. Никогда я не думал, что буду рад Мушкету, что с таким испугом водил стволом. Только он бы не дал очередь для профилактики незнакомого пространства.
Он, страшно ругаясь, разрезал наручники и поднял меня на ноги.
Меня немного мотало, и я сразу же обнял Олега как девушку.
Было видно, что он понимает пафос ситуации, но своей девушкой меня всё же не считает. После того, что я объяснил ему, Мушкет только покрутил головой.
Я очень боялся, что он мне не поверит, но нет — сразу стало понятно, что он на моей стороне. Оказалось, что они переживали микровыброс в блиндаже спецсвязи, и он сразу пошёл нас искать. «Что-то подсказало, — сказал Олег. — Но явно не голова. Будь я поумнее, я бы там до сих пор сидел. Но я оказался подобрее, а не поумнее».
Мы прошли чуть дальше по распадку, а потом, раздвинув кусты, вышли к болоту.
Серый туман рассеялся, и тропинка вывела нас к тому месту. Мы оказались на узкой торфяной полоске, полуостровом вдававшейся в трясину. Маленькие прутики, воткнутые то там, то сям, намечали тропу. На макушках прутиков были видны белые тряпичные полоски, отмечающие путь.
Тропинка извивалась зигзагом от кочки к кочке, между затянутыми зеленью окнами, которые преградили бы путь всякому, кто был незнаком с этими местами. От гниющего камыша и покрытых илом водорослей над трясиной поднимались пузыри. Мы то и дело оступались, уходя по колено в темную зыбкую топь, мягкими кругами расходившуюся на поверхности. Вязкая жижа присасывалась к нашим ногам, и ее хватка была настолько сильна, что казалось, чья-то цепкая рука тянет нас в эти мерзостные глубины. На глаза нам попалось только одно-единственное доказательство, что не мы первые идем по этому опасному пути. На кочке, поросшей болотной травой, лежало что-то темное.
Это была сумка Атоса.
И тут раздался сдавленный стон.
Атос
Из чёрной торфяной жижи высунулась тупорылая голова без глаз.
Тупорыл покрутил головой и уставился в нашу сторону.
Мушкет стал тихо поднимать ствол, и уже было прицелился, как я сделал ему знак. Не надо было вмешиваться.
Теперь видно было, что Атос оступился, а этот зверь, ждавший кого-нибудь, может, день, а может быть, месяц, большим длинным щупальцем спеленал ему ноги. Судя по всему, как и остальные твари болот, он ориентировался в основном на мелкие вибрации, а не на обоняние и зрение.
Зрение в ядовитом тумане помогает мало, а уж про обоняние и говорить не приходится.
Голова чудовища снова повертелась и вдруг, булькнув, скрылась под водой.
Чудовище отдыхало, а потом, совершенно по-человечески вздохнув, потащило моего однокурсника к себе. Он уже перестал сопротивляться — видно, что от болевого шока: ноги его были в неестественном положении. Кажется, щупальце раздробило ему все кости.
И вот это щупальце подтянулось и наконец уволокло свою жертву под поверхность чёрной воды.
Забулькало, и до нас дошла волна гнилостного запаха с глубины.
Друг мой Атос был навеки погребен в самом сердце болота, которое, будто Гримпенская трясина, засосало его в свою бездонную глубину. А мы, два его однокурсника, будто Шерлок Холмс и доктор Ватсон наблюдали за пузырями на болоте. Я знал, впрочем, что в книге про страшную фосфорическую собаку гибель Степлтона не была описана, но я физически точно ощущал преемственность произошедшего.
Ничего не помогло моему другу — ни совершенный ускоренный, как сказали бы, «расшаренный» мозг, ни физическая форма, ни аккуратность. Глупо как-то вышло.
Человек, которого я считал самым близким, человек, бывший самым умным из всех, кого я знал, превратился в еду.
Глава двадцать третья
Он вошел в хвойный лес и сел на землю. Здесь пробивалась робкая ярко-зеленая первая трава. Штирлиц осторожно погладил землю рукой. Он долго сидел на земле и гладил ее руками. Он знал, на что идет, дав согласие вернуться в Берлин. Он имеет поэтому право долго сидеть на весенней холодной земле и гладить ее руками…
Зона, 1 июня. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Мой друг — настоящий полковник. Ролик на Ютубе и миллион просмотров. Всегда главным остаётся вопрос — остаться или продолжить движение. Вертолёт на Борисполь.
Мы сидели на скамеечке перед вертолётной площадкой.
Анвар развалился рядом, вытянув ноги, — и сейчас было видно, что он человек военный. Какая, к чёрту, наука?! Он всегда был воином — и до того, как по странному недоразумению сидел вместе с нами на дубовых университетских партах, и когда попал в армию, и когда служил в чёрт-те какой службе.