Группа Тревиля
Шрифт:
Но все приходилось торопиться — и тут ты вернулся. Я еще не знал, что ты мне этот год экспериментов на мышах и приматах сэкономишь. Да и наш Портос тут очень пригодился.
Я, признаться, его никогда не любил — кабан какой-то. Жрущий кусок мяса. Как он уцелел в разборках девяностых — я не понимаю. Он жрал и гадил, трахал своих бессмысленных девок, которые являлись таким же мясом, только более спортивным, с меньшим процентом жира, шелестел деньгами, и в общем, как ты видишь, оказался никому не нужен.
Честно сказать, я считаю себя
Его смерть заставила тебя превратиться в бегущего кролика. Ату! Кролик! Беги!
И ты побежал — я рассчитал всё верно, ты со дня надень был на грани нервного срыва. Вот и дёрнул оттуда, где лежал ствол в твоих пальчиках, и камеры радостно снимали, как вы с Портосом обмениваетесь оплеухами — честное слово, вы были такие пьяные, что ты попал с третьего раза, а он по тебе вовсе не попал.
Последнюю кассету я изъял, как, впрочем, должен был поступить и настоящий убийца.
Оставалось только сидеть и смотреть через дырочку соседского забора, как едут менты на тревожный сигнал.
Ну, и конечно, ты, как всегда, спалился на бабах. Всё потому что дочь Маракина работает у меня, ты сам шёл по коридору событий мне в руки. Более того, ты ведь, Серёженька, человек простой, хоть всякие языки знаешь, а так же ты ещё американский гражданин.
Приучен к порядку и законобоязни. Никогда ты не был силён в администрировании, в управлении потоками ты был не силён, а у меня было это всё на уровне куда раньше, чем у меня имплантат заработал.
Ты ещё от комсомола со спущенными штанами бегал, а я управлял людьми.
Поэтому ты здесь, а я стою рядом. Как говорил поэт Пушкин, «И вскоре, силою вещей, мы очутилися в Париже, а русский царь — главой царей», это я про себя, впрочем.
Ты вообще должен быть благодарен — я тут стою перед тобой как кинематографический злодей и объясняю, что к чему, потому что мы с тобой дружили, хлеб делили, вместе на картошке в одной борозде сидели.
Да и кому я всё это расскажу? Никому, ты — последний.
Я, правда, тебя буду ещё вспоминать, да что там — не забуду никогда. Друзей-то у нас в жизни мало, а в нашем возрасте, почитай, новых не прибывает.
Тебе удобно?
Я тебе как коллеге ещё скажу — всё нормально у меня в голове функционирует. Я даже твой пульс чувствую. И то, как ты пластиковые наручники время от времени жал, а потом вспоминал, что это без толку.
Сзади тебя — ты этого пока не видишь — находится чудесная лужа. Называется эта лужа Е9012, а иначе говоря, аномалия «мёд». Я с ней лет шесть пытался работать, думали её приспособить для безболезненных ампутаций. С виду вода как вода, только мутноватая, но это универсальный растворитель. Причём человек, наступивший в такую лужу, сперва не понимает, что лишился ступни — понимает он только, что вокруг него бьёт фонтаном кровь, и ходит он как-то неловко.
Занимались-занимались
Ты абсолютно безболезненно и счастливо станешь частью Зоны, а светлый образ твой — помнишь, как там в фильме про Штирлица: «Или светлый образ его» — нет, ты, наверное, всё в Америке позабыл… Короче говоря, светлый образ твой ещё долго будет посещать наших знакомых.
Раскаявшийся убийца, беглец.
Ты будешь у нас несчастным Степлтоном, ухнувшим в Гримпенскую трясину. Как и он, ты растворишься без остатка — с той только разницей, что ни Шерлок Холмс, ни Ватсон с товарищами не склонятся над твоими пузырями. Ты убивал, и Зона тебя за это накажет. Знаешь ведь, с каким суеверием все тут относятся к тому, как Зона наказывает за прегрешения?
Вот в твоём случае она ещё раз покажет свою справедливость.
Он размял руки и наклонился ко мне.
Глава двадцать вторая
Кэт хотела броситься на Рольфа, но упала, она страшно кричала, и Рольф тоже кричал что-то — и вдруг сухо прозвучали два выстрела.
Зона, 30 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис.
И тут началось. Я ощутил чудовищную боль. Она накатывала на меня как ревущий скоростной поезд — такое было у меня однажды в Китае. Я опрометчиво считал, что скоростные поезда там такие же, как в Японии, но этот пронёсся мимо платформы с рёвом и грохотом, так что я, взрослый мужик, грохнулся оземь от неожиданности.
Это был выброс.
Причём Атосу, стоявшему надо мной, досталось куда больше, чем мне, лежащему у его ног.
Он упал на меня, и несмотря на весь ужас, я чуть не заржал, мы сами, не желая того, обнимались.
Потом Атос скатился в сторону и завыл.
Оказалось, что он вляпался ладонью в свою замечательную лужу и брызгал кровью вокруг.
Выброс бил мне по ушам, как два молотка — будто я сидел в центре старой детской игрушки с мужиком и медведем.
«Раз!» лупил мне по голове один, отстранялся, и тогда меня достигал другой: «Два!».
Но, чёрт побери, это был шанс, и я перекатился на живот, потом на бок и подтянул ноги.
Теперь нужно было переступить через связанные руки, что мне и удалось — кажется. Это длилось целую вечность.
Атос тоже не спал. Он уже перетянул жгутом обрубок левой руки.
Он мычал от боли — видать, анестезирующие свойства этой дряни в луже были сильно преувеличены.
И теперь друг мой Атос, брат мой Атос тянулся к стволу.
Он уже дотянулся до автомата, но мне удалось ударом ноги выбить его прямо в лужу.