Групповые люди
Шрифт:
"Мы строим одно общее дело, — писал Чаинов, — времена меняются, меняются люди, но вечным останется то общее дело, которому мы служим. Это строительство новой жизни, которому мы посвятили себя. Да, мы с Вами, хотите вы этого или нет, роем один туннель, только с разных сторон. Теперь вопрос стоит так: выйдем ли мы друг другу навстречу или разминемся. Если разминемся, то погибнем, не достигнув общей цели, потому что выйти к свету у каждого из нас не хватит ни сил, ни времени. Я рад, что встретил именно Вас на своем жизненном пути. Поймите меня правильно, тогда, в тех исторических обстоятельствах, было правильным Вас изолировать, и я, честно признаюсь, сделал все необходимое, чтобы Вы попали именно
А чтобы у Вас была полная ясность о происходящих событиях, то сообщаю Вам, уважаемый товарищ Степнов, что у меня, как и у моих коллег по оружию, были опасения и раньше, а потому мы на крайний случай готовили варианты для временных отступлений. Да, могу признаться Вам как на духу, колония 6515 дробь семнадцать — это наш остров Святой Елены, это наш плацдарм, откуда мы поведем решительные бои с вероотступниками и двурушниками. За нами Россия, а это не какая-нибудь несчастная обесчещенная обиженница Европа, а настоящий хозяин тайги и жизни вообще. Поэтому, закладывая основы этой колонии еще в 1937 году, нами для этой цели был привлечен, как известно вам, бывший меньшевик Макаренко. Мы понимали всю ответственность замысла и сейчас намерены пойти в решительное наступление, используя для этого все резервы и все арьергарды нашего поступательного движения.
Итак, дорогой товарищ Степнов, в том, что я оказался в этом воспитательном учреждении, нет никакой случайности. Меня готовили к этой роли с юношеских лет, вот почему мне понадобилось надежное прикрытие в виде тех страшных преступлений, благодаря которым я приговорен к десяти годам строгого режима. Вам это покажется странным. Вы, наверное, считаете, что я пользовался теми благами, которые "экспроприировал" у наших врагов. А дело складывалось именно так: хищения как такового не было, я просто изымал баснословные суммы у отдельных лиц, занимающихся якобы политической деятельностью. Не думайте, что Самиздат существовал сам по себе. Нет, дорогой, Самиздат — это прочно организованные связи с Западом, с различными разведками, это мощная материальная база — копировальные механизмы, люди, крупные капиталовложения и прибыли. Несколько дел (шантаж, вымогательство и грабежи) я умышленно провел сам, чтобы не было у меня отступлений. Таким образом, теперешнее пребывание в колонии, может быть, последнее и основное задание в этой скоротечной жизни. О том, что Вам надлежит дальше делать, чтобы шире двинуть фронт наших работ, расскажет небезызвестный Вам подполковник Карнаухов, с которым Вы имели честь встречаться в свое время. Кроме того, при желании Вы и в своей среде найдете нужное лицо, через которое мы сможем беспрепятственно сноситься, обсуждать различные варианты действий, намечать планы в совместной небезуспешной борьбе. С коммунистическим приветом.
Смерть врагам революции! Ваш Чаинов".
— Сумасшедший, — сказал я. — Возьми, прочти письмо. — Я протянул Никулину чаиновский манускрипт, будучи на сто процентов уверенным, что он знает письмо едва ли не наизусть, больше того, снял копию с этого документа, и не одну: надо же ему и Карнаухову отдать экземпляр и тому же Колтуновскому подкинуть для размышлений, а впрочем, как сказать, может быть, Колту-новский и вне игры. Вот как все в этой жизни оборачивается: думал заарканить Никулина, а сам поймался в его сети, и ничего не сделаешь, и Лапшину не скажешь, а уж Никольскому тем более: вот он и вставил в мое нутро рогатину, а теперь медленно будет этой рогатиной пошевеливать в моих бишкаутах, изнутри будет меня расщеплять. Вот тебе и дружественный Никулин, этакое рыхлое добродушие: "А как же!" Выходит, и с Чаяновым он не первый год знаком; небось еще тогда вдвоем решали, как меня упрятать в эту самую дробь семнадцать.
— Любопытненько, — мягко сказал Никулин, а, однако, зрачки не убавили остроты, напротив, в желтых кружочках еще подбавилось игл. — Ничего не скажешь…
— А что это за лицо, на которое он намекает? — спросил я в лоб. — Уж не ты ли это?
— Может быть, Лапшин или Никольский? — улыбнулся Никулин. — Любопытненько.
— Что ты зарядил свое "Любопытненько" да "Любопытненько". Такие повторы никчемных слов нужны человеку для обдумывания своих ходов, для выигрыша времени! Твоя-то роль какая?! Я тебя, гада, насквозь вижу. Я это так не оставлю. Я вас одной веревкой свяжу! Я завтра же соберу лабораторию…
— А при чем здесь я? Ну собирай кого хочешь. Твои дела, твои заботы. Только я тебе не советовал бы рушить то, что так хорошо началось.
В это время в комнату вошел Лапшин. Он, конечно же, обратил внимание на то, что мы мгновенно, как он вошел, прикусили языки. Он вопросительно посмотрел на меня, а я отвел глаза в сторону, дав понять, что не хочу ни о чем говорить — мало ли что у меня, — и повышенно грубоватым голосом спросил:
— Ну что там у тебя? Готов план?
— Нет. Не готов, надо еще помозговать. И он, должно быть, отправился работать, слегка обидевшись на меня.
— Послушай, ну а этого Карнаухова ты знаешь? — спросил я Никулина, когда мы остались одни.
— Если это брат философа Карнаухова, то знаю, я у них однажды даже дома бывал. Карнаухов-философ был оппонентом у моего аспиранта.
— Так, может быть, ты и сходишь к нему. Скажешь, что вот получили письмо от Чаинова, а не знаем, как быть… Ну, в общем, ты лучше меня сообразишь, как сказать.
— Это мне не трудно сделать, — ответил уже спокойно Никулин.
Через два дня он мне сказал:
— Ну что ж, я был у Карнаухова. Вопрос сложный. Их, кстати, интересует до чрезвычайности наше исследование. Карнаухов целый час мне говорил о том, что органы социальной защиты после тридцать седьмого года напрочь утратили свои лучшие традиции: перестали заниматься воспитательной практикой, и пора бы реализовать макаренковский замысел создания конгломерата колонии с единым управлением и едиными воспитательными задачами…
— Это-то ладно, это потом. Что он тебе сказал относительно дальнейших действий, относительно Чаинова что сказал?…
— Относительно Чаинова он не стал говорить, все уходил от этого вопроса, а что касается методологе-политической стороны исследования, то он рекомендовал бы нам в самое ближайшее время связаться с генералом Микадзе. Микадзе — крупный сталинист, друг Вячеслава Михайловича…
— Надоева?
— Какой там Надоева! Молотова! — проговорил Никулин с нажимом, точно оскорбившись. — Так вот, Карнаухов при мне связался с генералом. Микадзе ждет нас.
22
Никулин меня предупредил, прежде чем мы вошли к генералу:
— Микадзе сейчас в небольшой опале, но это естественно, поскольку его мысли прямо противоположны существующей конъюнктуре.
— Генерал тоже считает, что сегодняшние демократические умонастроения — дело временное?
— Он как раз и считает, что сегодня история опрокинута навзничь и очень скоро обратится в фарс.
Генерал принял нас в генеральском мундире. Орденов, правда, не было, но было много планок. Он предложил нам чаю, однако тут же сказал, что чай будем пить в другом месте.