Групповые люди
Шрифт:
Помните: "Я подымаю первый тост за великий русский народ"? Это гениальный ход, гениальное вычленение главного звена. Именно поэтому сегодняшние россияне приняли Сталина как своего. Он для них не был грузином. Он был зодчим. Гением.
— А вы заметили, что сейчас даже водители "МАЗов" и чистильщики обуви убрали портреты вождя всех народов… — снова, должно быть, невпопад сказал я.
— Что ж, длительная пропаганда подействовала, — сказал с горечью генерал. — Народ не знает всей правды. Народу подсунули ложь, и он изменил свое мнение о вожде, которого убили как раз в годы уже намеченных грандиозных преобразований в стране…
— Что вы имеете в виду?
— А то, что вы сейчас бьетесь с одной паршивенькой колонийкой, а у Сталина
— А что, Сталина действительно убили? — это Никулин спросил. — Расскажите хотя бы вкратце.
— Тут тоже кратко нельзя. Я располагаю серьезными документами о смерти Сталина, которые мне передал его сын Василий.
— Расскажите, — взмолился Никулин, и я поддержал его просьбу.
— Хорошо, — ответил генерал. — Только давайте сначала попаримся…
Я точно помню: когда мы вошли в парилку, погас свет. И в это время ко мне прикоснулось что-то огромное и волосатое. Я еще подумал: "Не должно быть здесь зверей, температура как-никак под сто двадцать градусов, ни один волк или медведь не вынесет такой жары". А животное — это уж точно было животное — Дохнуло в мою сторону таким густым и горячим перегаром, что я едва не потерял сознание. Снова могу свидетельствовать на любом суде, что это был именно перегретый перегар, так как я тогда подумал, что только перегретый перегар может отдавать таким зловонием, я еще и засмеялся: никогда в жизни не мог предположить, что перегар можно подогревать. А животное между тем стало шарить по полкам, и генерал нас успокоил:
— Это Василий Сталин пришел. Вы не хвылюйтесь, падлы, — Здесь Микадзе почему-то заговорил голосом Багамюка. — Он не станет вам рвать кадыки. Кстати, он и начнет рассказ…
— Ну что ж, слушайте и не перебивайте, — начал свой рассказ Василий. — Операция "Убийство вождя" длилась сто сорок три дня. Как вам известно, самыми близкими людьми, не отходящими от Сталина ни на работе, ни дома, были его секретарь Поскребышев и начальник личной охраны генерал-лейтенант Власик. У аккуратиста Поскребышева, который за двадцать лет службы со Сталиным не имел никаких замечаний по проходящим через него делам, вдруг пропадает важный секретный документ. Его, естественно, снимают, Власика тоже сумели убрать, и Сталин остается в какой-то пустоте, именно в период этих ста сорока трех дней. Кроме того, Хрущев добился размолвки Сталина с Молотовым, и Вячеслав Михайлович, который был наиболее частым посетителем Иосифа Виссарионовича, перестал бывать у него. Это важный момент, ибо Сталин наверняка своим преемником назвал бы Молотова.
В сложнейших условиях, когда у Сталина на Кунцевской даче, где он фактически жил, не было ни детей, ни Молотова, ни Поскребышева, ни Власика, самыми последними посетителями 28 февраля 1953 года были Хрущев, Микоян, Маленков, Берия и Булганин. Они собрались, как обычно, после работы, решали служебные вопросы за обеденным столом, разошлись поздно ночью.
На следующий день, в воскресенье первого марта, между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью часами Хрущев, Микоян, Маленков, Берия и Булганин снова собрались на Кунцевской даче по тревожному звонку офицеров личной охраны, которые рассказали следующее. Сталин не позже одиннадцати часов всегда вызывал одного из них и просил чай, но так как сегодня он никого не вызвал, послали Валентину Васильевну Истомину, преданнейшего человека, служившего в семье Сталина более восемнадцати лет, которая сообщила, что Сталин лежит на полу, — "он, очевидно, упал с дивана большой комнаты, где обычно спал. Мы подняли Сталина и переложили на диван малой комнаты".
По предложению Хрущева больного решили не беспокоить и уехали, не вызвав ни врача, ни кого-либо из детей, не поинтересовавшись, что же с человеком случилось.
Второй тревожный сигнал охрана Сталина подает в ночь с 1 на 2 марта. Собралась та же группа, и снова Валентина Васильевна заходит и докладывает, что Сталин спит глубоким, но каким-то необычным и ненормальным сном.
Опять разъехались, и только тогда, когда сообщили Ворошилову и Кагановичу обо всем случившемся, по их предложению были вызваны врачи, которые фактически уже неживого Сталина перенесли снова в большую комнату, раздели и начали свою бесполезную суету над обреченным человеком.
Итак, первая врачебная помощь, вернее, уже беспомощность началась рано утром 2 марта, а упал Сталин с постели в ночь с 28 февраля на 1 марта; так в течение целых суток ему не была оказана помощь… Или не дали оказать эту помощь; Хрущев нашел предлог: "не беспокоить", "не трогать".
Утром второго марта меня, Василия Сталина, генерал-лейтенанта авиации, вызвали на Кунцевскую дачу из академии Генерального штаба, где я учился, а мою сестру Светлану — из аспирантуры Академии общественных наук. Я сразу сказал сестре: "Они убили отца". Она стала меня успокаивать. Я кричал, говорил, что так это дело не оставлю. Тогда ко мне подошли Микоян и Хрущев. Они оправдывались, говорили, что сделали и сделают все, что в их силах. Когда они это сказали, я не сдержался: как же вы так все сделали, что отцу в течение суток не была оказана самая элементарная помощь?! Вы убрали всех близких ему людей. Вы были у него последними 28 февраля и прибыли первыми на следующий день. Вы знали, что он упал с дивана и лежал на полу, и вы не только не приняли элементарных мер, а велели всем удалиться и не беспокоить отца. Вы уехали, не сообщив никому о тяжелейшем состоянии Генерального Секретаря.
Они молчали. На них было противно смотреть. Светлана плакала и просила меня прекратить браниться. Да, я сразу понял: отца отравили именно вечером 28 февраля…
Когда были сказаны эти слова, в бане произошло что-то непонятное. Микадзе ненароком столкнул Никулина на горячие булыжники. Геннадий Никандрович, как он сам потом мне рассказывал, чтобы как-то уберечься от ожога, ухватился рукой за что-то волосатое — и тогда раздался вопль, будто кричал не один человек, а по крайней мере стая волков, и вопль этот кто-то поддержал в предбаннике, а может быть, и в бассейне. Я забился в угол, закрыв лицо простыней, полагая, что сейчас начнется какое-нибудь вырывание кадыков. Но я ошибся: все стихло. Стало спокойно, как в доброй, хорошо натопленной баньке. Пахло жаром, раскаленным камнем и нагретым мокрым березовым листом. Спокойный голос Микадзе продолжал рассказ:
— Следствие по "делу врачей" вскрыло приемы отравления ядопрепаратами замедленного действия под предлогом лечения и профилактики пациентов. С осложнением заболевания открылись более частые контакты с врачами-отравителями, что делало процесс усугубления болезни управляемым.
Систему вводимых отравлений достаточно было дополнить самой малой дозой интинирующего, быстро улетучивающегося вещества, помещенного между листами бумаги, чтобы вызвать смертельный исход. Также достаточно было притронуться к любой посуде, чтобы ввести в дело биохимический препарат мгновенного или замедленного отключения функции мозга или других органов. Средства и возможности скрытого отравления стали безграничны, тогда как вскрытие и их выявление было делом затруднительным.
Поэтому гибель Сталина могла быть вызвана препаратами, содержавшимися в тех самых бумагах, которые докладывались ему поздно вечером 28 февраля, они были доставлены Сталину сотрудницей ЦК, сопровождавшей обычно Хрущева. Позже и Светлана и Василий приметили ее у постели отца. Возможно, яд находился в посуде. Именно так об убийстве отца рассказывал и Василий Сталин. Конечно, эта версия не может являться бесспорной, но и не может быть отброшена.
Остальные многочисленные версии убийства Сталина — а их приблизительно тринадцать, начиная от эренбурговской и кончая липовой книгой "Хрущев вспоминает", — не заслуживают внимания.