Грустная дама червей

Бочарова Татьяна Александровна

Карина молчала, не в силах оторваться от Сашиного лица, искаженного страданием и болью.

— Давно все это случилось. Ровно семь лет назад. Мне тогда как раз семнадцать стукнуло. Красивая была — себе на беду, коса опять же длиннющая.

— У тебя и сейчас… — начала Карина.

— Не то, — Саша махнула рукой, — та больше была. Я ее остригла, эта уже после выросла. Ну ее, о другом речь. — Она постепенно перешла на шепот, быстрый, горячий, тот, каким обычно (произносят самые сокровенные молитвы. — Парень у меня был, Виталик. Росту высокого, плечистый, глаза карие, волосы

надо лбом вот так, — Саша быстро показала рукой, — чубчиком таким пшеничным. Одно слово — красавец хлопец. Мы в школе на вечере познакомились, он на класс старше был. Добрый, ласковый, никогда слова мне поперек не сказал. Ну и я… — Она прерывисто вздохнула, точно захлебнувшись ледяным ветром. — Любила его как безумная. Как было такого не любить? Понимаешь меня?

— Да, — тихо произнесла Карина.

Саша сглотнула и зашептала еще быстрее, почти скороговоркой:

— Друг был у него. Имя не хочу называть… а впрочем… Максим его звали, Макс. Закадычный друг, не разлей вода еще с детского садика. Мы в кино или на дискотеку — и его с собой берем обязательно. Виталька Макса ценил, уважал за оборотистость — тот действительно умел дела устроить как никто другой. Например, билеты дефицитные достать на концерт или в кафе договориться, если нет свободных мест.

И вот я замечаю, смотрит на меня этот Макс. Не по-хорошему смотрит, а как-то… настойчиво так, будто сказать что-то хочет, но не смеет, не решается. Всюду ловлю на себе этот взгляд, лаже ночью он мне сниться стал. Я возьми да и выложи все Витальке. Тот рассердился, первый раз в жизни голос на меня повысил: мол, дескать, клевещу на его лучшего друга. Незачем ему на меня смотреть, у него и девушка любимая есть, только она сейчас в отъезде.

Ну я послушала, послушала, а не поверила. Как-то дождалась, пока мы одни с Максом сидели, Виталика ждали — тот куда-то по делам родительским ездил. Я его и спросила начистоту, что так смотришь, говори. А он… — Саша с силой сжала ладонями поручень под окном, — как кинется на меня. Обнимает, целует, чисто сумасшедший стал. У меня аж голова закружилась, еле вырвалась от него, бежать собралась. И он тогда на колени передо мной бух. «Люблю тебя, жить не могу. Витальку ненавижу, он у меня счастье отнял. Говори, что хочешь, все для тебя сделаю, достану деньги любые, сам не заработаю, у отца украду. У меня отец богатый».

Много чего еще плел, всего и не запомнила. Мне и жалко его, и противно стало, а больше всего гнев взял, что так он друга своего продает, как Иуда последний. У Виталькиных родителей денег мало водилось, семья средняя, чтоб не сказать бедная, а этот папенькин сынок чужим кошельком бахвалится.

Ничего я ему не ответила, ушла молча, он на скамейке сидеть остался, голову так вот опустил и руками закрылся.

Больше с тех пор старался он с нами не ходить, то одну причину найдет, то другую. Виталик верит, а я-то ученая, знаю, в чем дело.

Кончили они школу, в институт экзамены сдали. Макса, ясное дело, отцовы денежки выручили, а Виталька провалился. Может, и я в том виновата — вместо того чтобы за книжками сидеть, он со мной время проводил. Забрали его в осенний призыв в армию. Обещал,

как вернется, в ЗАГС отвести.

Я сначала ревела, после успокоилась немного, письма стала слать по месту его службы. Я — ему, он — мне. И все бы неплохо. Полгода проскочили, у меня на носу выпускные экзамены. И тут вдруг Виталик писать перестает.

Нет писем неделю, другую, месяц. Что такое? Я к его матери, та молчит, от меня отворачивается. Ничего не пойму. Говорю своим: «Так и так. Поеду в Покров разбираться». Мама мне отвечает: «Поезжай». Ей Виталька нравился, она уже в нем зятя своего видела.

Я собралась. В школе отпросилась на три дня. Накупила гостинцев полный рюкзак. Кофту новую связала, мохеровую, за две ночи, — Саша остановилась, молча и внимательно принялась разглядывать свои руки, будто они были исписаны невидимыми знаками. Карина терпеливо ждала.

Наконец Саша заговорила вновь, но теперь ее речь звучала медленно, слишком даже медленно, точно пластинку переставили на другое количество оборотов.

— А в день отъезда получаю письмо. На конверте штемпель — Виталькина часть, рота его. А почерк чужой. Помню, когда вскрывала, руки у меня тряслись, не могла бумагу надорвать. Разорвала, вынула письмо. Стала читать — не понимаю ничего. Строчки прыгают, буквы сливаются, в голове будто молот стучит — тук-тук, помолчит немного, остановится и снова тук-тук.

Перечитала несколько раз, постепенно стала понимать. Да только лучше бы я читать не умела. — Саша коротко всхлипнула, а огромные, темные глаза ее оставались по-прежнему сухими. — Было там вот что. Друзья моего Виталика писали мне, что я стерва, шалава и дрянь, потому что обманула человека, который меня любил. Что Виталик прочитал письмо, где было написано, что я вот уже полгода встречаюсь с другим парнем, сплю с ним за его подарки, а ему мозги вкручиваю. И что через месяц после этого… — Сашин голос задрожал и сорвался снова на шепот, — Виталик мой вскрыл себе вены. Спасти его не успели.

Саша снова замолчала. Мимо бесшумно прошел проводник, неся поднос с чаем, и скрылся в последнем купе. Через пару секунд он снова появился в коридоре и, так же легко ступая, зашагал обратно. Из купе, куда занесли чай, раздался громкий хохот.

Сашины губы покривились, глаза заморгали. Видно было, что она силится заплакать и не может Карина не знала, чем помочь девушке, как облегчить ее такие давние и мучительные страдания.

— Если хочешь, не надо дальше рассказывать. — мягко проговорила она. — Не трави себе душу.

— Нет, я расскажу до конца. — Саша упрямо наклонила голову. — Ты слушай, ладно? Ты хорошо слушаешь, помогаешь говорить. Знаешь, что потом было?

Держу я письмо, а перед глазами у меня все чернеет, исчезает, словно проваливаюсь в яму. Очнулась — рядом мама. В руке листок, лицо все в слезах, что-то говорит мне, а я не слышу что.

Отвела она меня в комнату, уложила в постель. Выпить чего-то дала, свет погасила. Я заснула и спала долго, как мне после сказали, почти сутки. Проснулась — за окном светло, на душе — пусто, а в голове — мысли недобрые. Встала я с постели, оделась во все черное — и к Максу.