Грустный праздник
Шрифт:
Правда была известна очень немногим - слугам, медицинским экспертам, сотрудникам министерства. Все они благоразумно молчали о том, что на пятидесятом году жизни, за десять лет до “пенсионного” возраста министр Виктор Мортенсен совершил самоубийство. Технически - удачное, фактически - нет.
Через год история повторилась. Наученные горьким опытом, полицейские, врачи и прочие причастные лица не позволили ни одному шепоту просочиться в прессу. Мортенсен снова вернулся в мир живых, прошел все тесты на физическое и психическое здоровье и продолжил работу.
Через два года в день рождения
Через три года к особняку министра ночью подъехал непримечательный микроавтобус, высадил группу людей в штатском, через два часа принял их обратно и укатил.
Мортенсен занимал слишком высокую должность, чтобы кто-то имел право сомневаться в его действиях. Единственное, что можно было себе позволить - это восхититься его профессионализмом.
Шестьдесят лет Министерство Здравоохранения отводило всем гражданам, чтобы прожить счастливую и насыщенную жизнь. Десять лет отвел себе его руководитель, чтобы привыкнуть к смерти. Четыре раза он уже убивал себя самыми простыми способами, не прибегая к высокоточным технологиям, лежащим у его ног. Оставалось еще пять раз. Десятый и последний организуют за него.
Но он будет готов.
Мортенсен открыл глаза, с плеском поднялся из ванны - и обнаружил на мраморной полочке до блеска заточенную опасную бритву. Полчаса назад ее там определенно не было.
С коротким смешком, в котором сочеталось недоверие и восхищение, министр снова погрузился в воду. Какой же все-таки умница этот Докинс.
В голливудских комедиях всегда считалось смешным бросить человеку в лицо торт. Режиссерам это наверняка казалось неожиданным и оригинальным. Зрителям - в зависимости от образования и интеллекта. Что по этому поводу думал бедолага, получивший полкило вязкой и липкой массы в лицо, вряд ли кто-то мог знать - даже если бы это кого-то волновало.
Тим только что открыл для себя этот спектр чувств, хотя торт в целости и сохранности покоился в руках Вайол, встречающей его на пороге дома.
Признаться честно, если бы она залепила ему тортом по физиономии, он чувствовал бы себя спокойнее. В ситуации была бы некоторая определенность - просто его любимая девушка сошла с ума. В современном мире это лечилось так же эффективно, как и все остальное. Но теперь он даже не знал, что и предположить. Еще куда ни шло получить такой подарочек от Адель или еще кого-нибудь из романтически обиженных барышень. Но на что могла обидеться Вайол?
Он наконец поднял глаза от кремовых завитушек - и наткнулся на ее взгляд, спокойный и ласковый. Что бы она ни задумала, она явно была уверена в себе.
– Не волнуйся, - улыбнулась она.
– Я не собираюсь тебя бросать, оскорблять, убивать… Короче говоря, ничего из того, что ты себе наверняка успел вообразить. Я просто хочу, чтобы сегодня у тебя был праздник.
Тим фыркнул с негодованием:
– Праздник? Я, может быть, тоже этого хочу. Но знаешь ли, сложно проникнуться праздничным духом, когда всё тебе напоминает о том, что через…
– Я знаю, знаю!
– топнула ногой Вайол.
– Каждый из нас раз в год задумывается о том, что его последний час все ближе и ближе. Но почему раз в год? Почему не каждый день? Да, тебе осталось тридцать два года, и сегодня ты с самого утра киснешь по этому поводу. Но еще вчера тебе оставалось тридцать два года и один день: насколько я помню, это совсем не было поводом для расстройства. Ты никогда не спрашивал себя, почему этот праздник отмечается с таким маниакальным упорством, отмечается даже членами правительства, хотя у них ничуть не больше поводов любить его, чем у простых граждан?
– Почему?
– ошеломленно спросил Тим, который если и задумывался, то решил не признаваться в этом перед лицом столь вдохновенной Вайол.
Она хитро улыбнулась:
– Может быть, ты зайдешь, и я объясню?
Вайол сунула Тиму в руки торт, скользнула ему за спину, захлопнула дверь, которую он со всеми этими волнениями так и не успел закрыть, а потом обняла его сзади, прижавшись грудью к его спине.
Тим обожал, когда она так делает. После этого он готов был заранее согласиться со всеми последующими аргументами.
Позже, когда они сидели на кухне, а виновник переживаний лежал на тарелке в центре стола, Вайол объясняла Тиму:
– Люди прекрасно понимают, что однажды умрут. Не менее отчетливо они понимают, что убьют их той же самой виталонгой, которой всегда лечили. Казалось бы, все могли бы привыкнуть к такой жизни и радоваться каждому часу из тех, что им отпущены. Но в наше время люди отвыкли радоваться тому, что у них есть, и предпочитают страдать о том, чего не могут получить. Представь, что бы началось, если бы каждый отсчитывал дни до смерти весь год напролет! И поэтому…
Тиму едва удалось подавить журналистские рефлексы и не схватиться за карман с записной книжкой:
– И поэтому всех нас по разу в год поздравляют с замечательным праздником, а на самом деле напоминают о смерти любыми доступными средствами!
– Так что весь накопившийся страх выходит за один день и может спокойно копиться в глубине души до следующего “праздника”, - закончила Вайол.
– Государство очень умело управляет и нашим страхом, и нами самими. Им давно известно, что лучший способ добиться чего-то - настрого это запретить.
– Ну и дела, - покачал головой Тим.
– Хорошо, что я уже сдал в номер статью по Мортенсену, иначе мог бы не удержаться и процитировать тебя в паре мест. Одного я так и не могу взять в толк: если день рождения - это способ натрястись от ужаса на год вперед, почему ты хочешь, чтобы сегодня у меня был праздник в привычном смысле? Как же мне потом не бояться во все остальные дни?
Она перегнулась через стол и взяла его руки в свои:
– Давай не бояться вместе.
“Самое страшное в смерти - это неизвестность. Даже я не знаю наверняка, что происходит после того, как виталонга навсегда выключает человеческий организм. Четыре раза я заглядывал за грань нашего существования, но так ничего и не увидел. Единственный вывод, следующий из моих экспериментов, таков: смерть - это окончательный и бесповоротный итог существования”.