Грязная жизнь
Шрифт:
— Ты сегодня не спишь. У меня встреча, которую я не могу пропустить.
Ее глаза опасно сужаются.
— Значит, ты пойдешь и выпьешь с ребятами, а я останусь нянчиться с маленькой п*здой, которая любит болтать без умолку?
Поправляя волосы перед зеркалом, я не предаю особого значения своему следующему замечанию.
— Не называй ее так. И да, время от времени нам приходится делать то, чего мы не хотим. Это называется работой, Линг.
— Нет, — возражает она. — Это не работа. Работа — это оружие и люди в костюмах и перестрелки. —
Это самая настоящая обида, которую я впервые слышу от Линг. Я смотрю на нее, удивленно приподняв бровь.
Она опускает лицо и усмехается.
— Я не собираюсь любить ее только потому, что твой член стоит по стойке смирно, когда она находится в комнате.
Не сводя с нее глаз, я наклоняюсь и предупреждаю:
— Мне уже порядком надоело твое раздражительное отношение ко мне, Линг. Для пятилетнего ребенка это было бы мило. Но тебе? — Я оглядываю ее с ног до головы. — Не столько.
Она открывает рот, чтобы выстрелить еще раз, но я обрываю ее:
— Я думаю, мне не нужно говорить тебе, что если она пострадает, это будет ад, и ты заплатишь.
Ее губы сжимаются в мрачную линию, и она кивает.
— Я поняла.
— Нет, не надо, — говорю я ей. — Ты ничего не понимаешь. То, о чем я говорю, это серьезно. — Сделав шаг ближе, блокирую ее: я стою спереди, туалетный столик — сзади. Понижаю свой грубый голос: — Если ты дотронешься до нее, коснешься хоть одного волоска на ее голове, посмотришь на нее не так, Клянусь тебе, Линг, — мое дыхание обжигает ее щеку, — ты окажешься в заднице без гроша в кармане, в черном списке. — Моя рука поднимается, чтобы погладить ее по щеке. — Теперь ты меня поняла?
На мгновение воцаряется молчание.
— Да. — В ее глазах светится чистая ненависть. — Я тебя поняла.
— Хорошо. — Опустив руку, подхожу к зеркалу, смотрю на себя в последний раз и бормочу: — Это очень хорошо.
Глава 28
АЛЕХАНДРА
Юлий выходит из ванной и возвращается в спальню, а я продолжаю промывать заживающую рану на пятке. Он подходит к кровати и опускается на колени возле меня.
— Все еще болит?
Я не смотрю на него, потому что боюсь, что он увидит слишком много в моих глазах, увидит тревогу от осознания того, что я остаюсь наедине с Линг. Ощущая тревогу, я понимаю, как нелепо было чувствовать себя в безопасности, когда Линг была буфером между мной и Юлием. Я понимаю, что он не оставил бы меня с ней, если бы ему не пришлось, поэтому не смущаю его мольбами, главным образом потому, что уверена, он бы остался. И это только еще больше запутало бы наши отношения.
— Становится лучше.
Он молча наблюдает, как я вкладываю все силы в свою работу, изо всех сил стараясь не обращать на него внимания.
— Я вернусь
Стараюсь говорить ровным голосом:
— Хорошо.
— Посмотри на меня.
Я действительно не хочу, но его тон тверд и непреклонен, и после многих лет подчинения, вбитого в тебя, это становится не более чем рефлексом. Мои глаза встречаются с его, бурные и полные беспокойства, мой рот приоткрывается, и дыхание со свистом покидает меня. Это как если бы тебя переехал автобус, а потом развернулся и снова переехал. Мое дыхание прерывается, и я не понимаю, что плачу, пока не чувствую влагу на своих щеках.
— Эй, — начинает он, протягивая руку, чтобы вытереть слезу большим пальцем, проводя по моей щеке.
И я не могу остановить шепот, который вырывается из меня:
— Пожалуйста, вернись.
Он хмурится.
— Я так и сделаю.
— Хорошо, — бормочу я, моргая сквозь поток слез, а затем говорю чуть тише: — Потому что сейчас ты — все, что у меня есть.
Прежде чем я успеваю оценить воздействие этих слов, меня подхватывают с кровати и поднимают на сильные руки. Они держат меня крепко. Они непоколебимы, и впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности.
— Убирайся, — рявкает он, и я слышу пресловутый стук каблуков от двери ванной комнаты к двери спальни, а затем в коридоре.
Я утыкаюсь лицом в его плечо, Юлий баюкает меня, как будто я самая драгоценная вещь в его жизни, и это оставляет хаотичный беспорядок мыслей на своем пути. Его большая рука скользит по моей спине к основанию шеи, где его теплые пальцы прижимают меня к нему, и я задаюсь вопросом, нужен ли Юлию этот контакт так же, как и мне.
— Посмотри на меня, — мягко говорит он. Это не требование, а просьба.
С легким фырканьем я отстраняюсь, хватаясь за ткань его рубашки. Он долго изучает мое лицо, прежде чем наклоняется и прижимает свои теплые, полные губы к моему лбу, мягко, с нежным сожалением. Я прижимаюсь к нему и беру все, что он мне дает. Когда, наконец, он отстраняется, издает долгий, усталый вздох, прежде чем посмотреть на меня, но в нем нет тепла. Это все для шоу. И чтобы подтвердить мои предположения, он говорит мягко, заботливо:
— Завтра мы поговорим, хорошо? И мы все обсудим. Потому что… — Юлий смотрит на меня с опаской, как будто я испуганное животное, готовое в любой момент убежать. Он заканчивает свое заявление: — Все изменилось.
Его поразительное признание заставило меня моргнуть. Как же все так повернулось? И почему его заявление втайне взволновало меня? Понимая, что он ожидает какого-то ответа, я коротко киваю ему в знак согласия.
Его выражение лица становится непреклонным, когда он признается:
— Тебе лучше не играть со мной, Алехандра. Для тебя это плохо кончится.
Без единой мысли мой рот открывается, я повторяю:
— Я уже пыталась.
С этими словами его выражение лица снова смягчается, и на губах играет легкая улыбка.