Грязная жизнь
Шрифт:
— Ладно. Так каков план? Что мы будем делать с Джио?
Если я расскажу ей, она всё испортит — не специально, но она это сделает.
Я рассказываю ей всё, о чём могу, опуская основные детали.
— Человек, убивший Рауля, Максим Никулин, мои источники установили его местонахождение. Я передам его твоему отцу.
— Юлий, — хмурится Алехандра, — этого недостаточно. Мой отец сделает всё, чтобы сохранить свой союз с Вито. — Её рука сжимает мою. — И Вито хочет меня.
Я поднимаю голову,
— Ты не можешь остановить то, что грядёт. Я нанесла самое большое оскорбление, какое только могла. Вито добьется справедливости для своего сына.
Сидя прямо, я протягиваю руку, чтобы схватить её за бёдра, и притягиваю к себе. Алехандра знает, чего я хочу, и закатывает глаза, забираясь ко мне на колени и оборачивая бёдра вокруг моих. Она обнимает меня за шею и прижимается своей грудью ко мне, практически нос к носу.
— Я начинаю думать, что то, что находится на твоих коленях — принадлежит тебе.
— Всякий раз, когда ты находишься рядом со мной, я хочу, чтобы ты была как можно ближе, и это позволяет ощутить тебя полностью, не будучи внутри тебя. Так что да. — Я целую её полную нижнюю губу, нежно прикусывая её, сжимая руками её спину. — Ты можешь называть это моим. Привыкай к этому. Ты здесь проведёшь много времени.
Её губы сжимаются, чтобы поймать поцелуи моих губ, пока я продолжаю ласково и медленно атаковать их. Она шепчет мне в губы:
— Мне страшно, Юлий.
Когда я отстраняюсь, чтобы посмотреть ей в глаза, она признаётся:
— Я не хочу умирать. Не так, как это сделает Джио. Он не будет торопиться. Будет делать это медленно.
— Ты сказала, что Вито захочет справедливости для своего сына. Как насчёт отцовской справедливости для тебя? Я думаю, твой отец не будет слишком любезен, узнав то, что сынок Вито делал с его девочкой.
Но она уже качает головой.
— Нет. Даже если бы у меня были доказательства того, что происходило, мой отец всегда учил меня, что мы должны приносить жертвы ради общего блага. Если бы он знал, то просто бы сказал, что это замужество стало жертвой моей жизни. Кроме того, у меня нет никаких доказательств, которые бы подтвердили мои обвинения.
Мой гнев нарастает из-за её холодной отстранённости.
— Всё твоё грёбаное тело — доказательство, Ана.
Её выражение лица не изменилось.
— Ты не знаешь моего отца. Ему не всё равно, но он бизнесмен. Его не будет это волновать в достаточной мере.
Описание моего свёкра звучит так, будто он крепкий орешек. Если кто-то осмелится поднять руку на моего ребёнка, да поможет им Бог. Когда я закончу с ними, они будут умолять о смерти, и, поскольку я милосерден, я дам им то, чего они хотят.
— К чёрту твоего отца. Мы что-нибудь придумаем.
Я обнимаю её крепче, прижимаясь щекой
— Итак, муж мой, — я отстраняюсь и ловлю ее неловкое выражение лица с широкими глазами, — сколько тебе лет?
Я моргаю, прежде чем откинуть голову назад и издать рокочущий смех. Когда она наклоняется, чтобы поцеловать мои губы, я хихикаю в её улыбающийся рот.
Неожиданно брак кажется не таким уж плохим.
Не тогда, когда дело касается этого симпатичного воробушка.
***
Моя сестра открывает дверь, и когда она замечает, что моя рука сжимает крохотную руку Алехандры, ее рот приоткрывается, а в глазах появляется подозрение.
— Ух, — начинает Тоня, опершись бедром о деревянный дверной косяк и признаваясь, наклонив голову, — я этого не предвидела.
Я усмехаюсь.
— Ты впустишь нас или как?
Она резко выпрямляется.
— Да, конечно.
Улыбаясь Алехандре, она отходит в сторону, махая нам. Когда Тоня идёт по коридору, она подбирает обувь, школьную сумку и случайные предметы, прежде чем сказать:
— Простите, вещи моей дочери. Девочки-подростки грязнули, но они не хотят этого.
Её нос сморщивается от искренней любви.
— Они просто слишком заняты, чтобы вспомнить, где вещи должны быть. Клянусь, если бы голова этой девушки не была бы прикручена… — она усмехается про себя, — ну, вы понимаете, о чём я.
Алехандра улыбается моей сестре и признаётся:
— Да. Когда я жила дома, все мои сестры: Вероника, Кармен и Патрисия были подростками, и я постоянно следила за ними. Моей младшей сестре, Розе, уже тринадцать, — её глаза комично расширяются, — и с её мнением стоит считаться.
Тоня негромко смеётся.
— О боже, да. Тринадцать — ужасный возраст. Играют все эти гормоны. В одну секунду они кричат, в следующую — плачут. Признаются они в этом или нет, иногда их просто нужно обнять, иногда нужно, чтобы им сказали, что все будет в порядке.
Чистое восхищение в глазах Алехандры мне известно. Я чувствую это каждый раз, когда вижу, как моя сестра становится матерью своей дочери.
— Говоря о подростках, — начинаю я, — где моя девочка?
Тоня закатывает глаза:
— В своей пещере, которую она называет комнатой. Я схожу за ней. Она будет так счастлива увидеть своего дядю Джея и его… — Не зная, как ее назвать, она смотрит на Алехандру и слегка краснеет. — Я просто пойду за Кирой.
Мы садимся за обеденный стол на кухне, и я смотрю на жену.