Грязный свет. Браво Его Величества
Шрифт:
больно, ужасно невыносимо кольнуло острой отравленной иглой: отец. Совершенно
потеряв над собой контроль, лишившись напрочь самообладания и здравого смысла, уже
успевшая повзрослеть на добрый десяток лет ведьма рванула к входной двери. Несколько
секунд, несколько шагов растянулись в долгий путь в несколько тысяч километров. Рука
потянулась к входной двери – щелчок – ослепительный столб пламени вырвался из
прихожей, сбив ведьму с ног и швырнув на мощеную дорожку.
мысль в чудом уцелевшей от боевого заклинания голове: успела! Цеса дрожащей рукой
размазала кровь по виску, с трудом открыла обожженные магическим огнем веки и в
расплывшейся от боли и гари картине с ужасом различила наполовину разрушенный дом.
–Папа! Папочка! – не помня себя и не видя ничего вокруг, кроме полуразрушенного
здания, Цеса ринулась разгребать обломки. Дым слепил и без того обожженные глаза,
голова раскалывалась от удара, лицо заливала не желавшая останавливаться кровь.
Большая часть магического запаса ушла на неудавшуюся попытку отразить заклинание,
которое явно строилось для того, чтобы на месте испепелить менее прыткого мага или, в
качестве альтернативы, ведьму.
Дождь заметно усилился, смывая кровь вперемешку с грязью и слезами с лица девушки,
но Цеса, казалось, не замечала этого. С исступленной яростью она продолжала
раскидывать обломившиеся, полуобгоревшие или все еще горящие бревна, отбрасывать
осколки стекол и мебели. Цеса прекрасно понимала, что спасти его уже не удастся, но
упорно искала хотя бы тело, хотя бы что-то, какой-то намек на того, кто это сделал. К тому
же, она абсолютно не верила в то, что такой опытный маг, Директор Магического
Магистрата, в конце концов, просто умный и мудрый человек мог так легко поставить себя
под удар. Если только… если только тот, кто посмел это сделать, не был хорошим
знакомым её отца, что очень многое объясняло. Цеса на секунду остановилась: что-то
блеснуло в отсвете все еще горящего, не смотря на начавшийся ливень, пламени. Перстень
на пальце её отца. Перстень, который передавался вот уже несколько веков каждому
последующему директору Магистрата.
Он был жив. Слабый хрип изредка вырывался из его раздавленной потолочной балкой
груди, изо рта вытекала струйка крови, бледное, изможденное лицо было испещрено
кровоточащими язвами – последствия наведенного исподтишка проклятия. Цеса
медленно, ползком перебралась к телу.
–Папа… – Цеса в очередной раз услышала в ответ лишь слабый хрип. Изо рта опять
потекла кровь. Он открыл глаза, очень медленно. Мутный взор скользнул по лицу дочери,
он попытался изобразить нечто вроде улыбки. Очень вымученной, искривленной болью и
обидой улыбки. А потом его глаза расширились в изумлении и застыли в одной точке.
–Папа… НЕТ! – Цеса осторожно дотронулась до его руки, отец не отреагировал. Она
сжала его ладонь, потом настойчиво потрясла его, попыталась вернуть его в сознание, что
уже не имело смысла. Абсолютно, окончательно и бесповоротно – он был мертв.
Цеса продолжала сидеть под дождем над телом своего отца. Мать уже было не
вытащить. Взрывная волна снесла ту половину дома, где находилась кухня и прихожая,
более менее уцелел только каминный зал и находящаяся над ним комната Цесы. В голове
ведьмы вертелся только один вопрос: кто? Неважно зачем, почему и за что, важно имя,
зачинщик, скорее всего маг, которого она без раздумий убьет при первом же удобном
случае. Найдет его, чего бы ей это ни стоило. Он умрет, рано или поздно, но жизнь его
оборвется, так же больно и мучительно, так же бесславно и подло.
Потерянный на миг самоконтроль обошелся Цесе очень дорого: сильный удар пришелся
по уже разбитому виску. Сознание ушло мгновенно.
В камере было темно, сыро и пусто. Пахло помоями, где-то в углу шуршала одна
единственная крыса, что свидетельствовало о том, что еда здесь появляется регулярно, а
значит и посетители тоже не редкость. Цеса попыталась осмотреться, но голова болела
настолько сильно, что каждое движение отзывалось в ней практически нестерпимой
болью. Гулкий стук отдавался в ушах с каждым ударом сердца, кровь пульсировала в
жилах, в глазах темнело. Тошнота упорно не хотела отступать, но как-то излечить себя у
Цесы не было возможности: кандалы были зажаты так туго, что пальцы на руках онемели
от боли и отказывались двигаться. В горле пересохло, губы потрескались и кровоточили.
Положение усугублялось тем, что долгое пребывание в неудобной позе никогда еще не
сказывалось на человеческом организме положительно.
Цеса устало закрыла глаза. Одно лишь это незначительное движение прокатилось
волной боли по всему телу. Тишину не нарушало ничего, кроме нечастого крысиного
попискивания. Прямо скажем, незавидное положение, еще более удручающе лишь потому,
что Цеса понятия не имела, что это за место, почему она здесь и с чьей такой легкой, а
точнее тяжелой руки здесь оказалась.
Попытка вспомнить все произошедшее накануне вызвала лишь бурю разнокалиберных
эмоций и еще большее желание отомстить, во что бы то ни стало. В памяти то и дело сами