Губин
Шрифт:
– Ой, господи... что я? Ты - не верь... Злобятся на нее все, очень умная она...
– Коли было злое - жалобой его не поправишь,- спокойно падают из окна слова женщины.- Кому что дадено, тот того и держись, а не удержал, значит не по силам ноша.
–
– Тобою - потеряно, а мной приумножено. Никогда ничего, Яков Петрович, в жизни не теряется, а просто переходит из рук в руки, от неумелого к умелому. Кость, собакой оглоданная, и та в дело идет.
– Вот я - кость!..
– Зачем? Ты - человек еще...
– А что толку?
– Толк-от есть, да не втолкан весь, Яков Петрович, сударь мой! На-ко вот, возьми на гулянку себе да иди с богом... А женщину - не тронь, зря про нее не говори чего не следует... это тебе во сне приснилось.
– Эх,- подавленно вскричал Губин.- Ну - ладно! Твой верх... не желаю я, не хочу огорчать тебя... а - все-таки...
– Что - все-таки?
– А то, что умнейшей твоей душе на том свете...
– Нам бы с тобой, Яков Петрович, на этом жизнь нашу с честью окончить, а на том, бог даст, приспособимся...
– Ну, прощай!
За окном стало тихо. Потом тяжко вздохнула женщина.
– О, господи...
Надежда мягко, точно кошка, отскочила ко крыльцу, а я - не успел. Губин, выйдя из двери, увидал, что я отхожу от окна. Он надул щеки, ощетинился рыжим волосом и, красный, точно после драки, закричал, неожиданно высоким, злым криком:
– Ты - ты что? Долговязый чёрт... Не желаю тебя, не хочу работать с тобой... иди прочь!
В окне явилось темное лицо с большими синими глазами,- строгий хозяйский голос спросил:
– Это что еще за шум?
– Не желаю я...
– Ты иди ругаться на улицу, а здесь нельзя!
– Да!
– обиженно крикнула Надежда, топнув ногой.- Что это такое? Какие...
Выскочила кухарка, с ухватом в руках, воинственно встала рядом с Надеждой и закричала:
– Вот видите - что значит мужиков в доме нет!..
Собираясь уходить, я всматривался в лицо хозяйки: синие зрачки глаз были странно расширены, они почти прикрывали белки, оставляя вокруг себя только тонкий, синеватый же ободок. Эти странные, жуткие глаза были неподвижны, казались слепыми и выкатившимися из орбит, точно женщина подавилась чем-то и задыхается. Ее кадык выдавался вперед, как зоб. Шёлк головки металлически блестел, и снова я невольно подумал:
"Железная голова..."
Губин осел, обмяк, лениво переругивался с кухаркой и не смотрел на меня.
– Прощай, хозяйка,- сказал я, проходя мимо окна.
Женщина не сразу, но ласково откликнулась:
– Прощай, дружок, прощай...
И склонила голову, подобную молотку, высветленному многими ударами о твердое.