Гудериан
Шрифт:
Гитлер отказал и приказал явиться вместе с Буссе на следующее совещание, 28 марта.
Не совсем ясно, что же именно произошло на том совещании. Это, впрочем, неудивительно, ибо оно проходило в очень напряженной обстановке. Гитлер обвинил Буссе в нерадивом отношении к делу, а Гудериан пылко вступился за него. Сомнительно, что эта перепалка была более яростной, нежели все предыдущие столкновения фюрера с начальником генерального штаба сухопутных сил. Как только стало ясно, что Гудериан не собирается уступать, Гитлер приказал удалиться из комнаты всем, кроме Кейтеля. Те, кто вышел, должно быть, со страхом либо с затаенной яростью ждали ужасного конца. Они понимали, что Гудериан сам поставил на карту свою жизнь. Как пишет Варлимонт, он «…во второй раз проявил исключительное моральное мужество, защищая своих подчиненных». То, что Варлимонту (который оставил О КВ в сентябре и поэтому не был свидетелем того, как вел себя Гудериан на посту начальника генштаба в течение самого продолжительного периода пребывания на этой высокой должности), не были известны другие многочленные случаи проявления Гудерианом «морального мужества», еще ни о чем не говорит. Главное, последний великий начальник генерального штаба не изменил своим принципам и до конца боролся за свои убеждения. И в этот раз сгустившиеся тучи рассеялись. Гитлер сменил гнев
Попрощавшись с сотрудниками штаба в Цоссене, Гудериан вместе с женой отправился в Мюнхен, где в течение нескольких дней проходил курс лечения сердца. Затем 1 мая вернулся на службу в штаб инспектората танковых войск в Тироле и 10 мая в должности генерал-инспектора бронетанковых войск, все еще сохранившейся за ним, попал в плен к американцам.
Глава 11
ПОСЛЕДНЯЯ ПОЗИЦИЯ
Внезапная и подобная катаклизму смена образа жизни, последовавшая за освобождением Гудериана от обязанностей начальника генерального штаба, оказалась одним из самых травматических эпизодов его карьеры. Из человека, принадлежавшего к узкому кругу правящей элиты Германии, он почти мгновенно превратился сначала в беженца, а затем в пленника врагов, намеревавшихся предать его суду как военного преступника. Вся предыдущая деятельность требовала от Гудериана агрессии и напористости, и вот теперь ему пришлось уйти в глухую оборону и находить оправдания для дела, которому он посвятил всю свою жизнь, для своих приказов и директив, которые считал вполне законными. И то, что Гудериан смог встретить эти превратности судьбы с достоинством и не упасть духом, также свидетельствует о твердости его характера. Впрочем, ему было не привыкать: не впервые он испытывал горечь поражения.
Победоносные союзники намеревались предать суду как конкретных лиц, так и цели организации рухнувшего Рейха, так что сотрудникам генерального штаба грозила двойная опасность. Они могли попасть на скамью подсудимых и за свои преступные деяния, и как служащие организаций – Большого генерального штаба и ОКВ, по суду проходивших в одной связке.
Именно в этой двойной ипостаси и предстал Гудериан перед американцами, посадившими его за решетку вместе со многими коллегами, с которыми он делил радость побед и горечь поражений: Гальдером, Томале, Мильхом, Прауном, Листом, Вейхсом, Леебом и Бломбергом. Что касается обращения победителей с побежденными, оно соответствовало худшим ожиданиям последних, поскольку вначале генералам пришлось претерпеть много унижений. Штрик-Штрикфельд отмечает: «В целом, Гудериан вел себя достойно, как подобает солдату, особенно когда американские охранники устраивали мелкие пакости. Помню, как однажды американский сержант прицелился в него из карабина, но он стоял и спокойно смотрел на американца. Я находился рядом, и мне удалось добиться того, чтобы сержант опустил свой карабин». Далее Штрик-Штрикфельд вспоминает день, когда нескольких русских офицеров, сражавшихся на стороне немцев, должны были репатриировать в СССР, где их ждала верная смерть: «Лист, Вейхс и Гудериан отправились к молодому американскому капитану, всегда корректному и даже приветливому. «Мы должны выразить протест против передачи наших русских коллег советским властям». Капитал ответил, что он всего лишь выполняет приказ… У меня до сих пор перед глазами эта сцена. Два фельдмаршала и генерал, когда-то такие могущественные, а теперь беспомощные, в роли жалких просителей…»
Постепенно условия содержания генералов в заключении улучшились. Допрос следовал за допросом, и благодаря этому время проходило быстрее. На этих, допросах они подробно рассказывали следователям о своем военном опыте, заново переживая прошлые триумфы, повествовали о роли, какую сыграл каждый из них в создании одной из самых грозных военных машин, какие когда-либо знал мир. И это несмотря на то, что их головы редко покидала мысль о возможной угрозе последовать за своими русскими коллегами. Гудериан, как создатель танковых войск и начальник генерального штаба, привлек особый интерес следователей и на первых порах охотно делился своими знаниями.
Очень интересно взглянуть на Гудериана глазами американских офицеров, допрашивавших его. 26 августа 1945 года с ним беседовал майор Кеннет Хечлер, пехотинец. Его интересовали действия танковых войск в Нормандии. Обмен мнениями проходил в дружеской атмосфере. Гудериан говорил по-английски. Все это явилось приятным сюрпризом для Хечлера, так как офицеры из военно-исторического отдела, беседовавшие с Гудерианом ранее, считали его не слишком разговорчивым. Гудериан радушно приветствовал Хечлера: «Ага! Собрат-танкист!» Тот расценил это как «…дешевую лесть, однако у меня не создалось впечатления, что Гудериан говорил то, что, по его мнению, должно понравиться американцу, быстро отвечал на все вопросы, и я не считаю, что он пытался создать особое впечатление или преследовал какие-то корыстные цели».
Настроение Гудериана было переменчивым и зависело от тюремного режима и отношения следователей. В течение продолжительного периода он отказывался сотрудничать в любых формах, поскольку до него дошел слух, что поляки требуют его выдачи. Однако время для отказа было выбрано не совсем удачно, поскольку совпало с рождением идеи, которую вынашивали американцы. Доктор Джордж Шастер, возглавлявший следственную комиссию военного министерства, говорил: «…после бесед с генералом Гудерианом мне пришло в голову, что для воссоздания стратегической истории германского генерального штаба лучше всего перевезти Гудериана в Соединенные Штаты и поселить в Коннектикуте, где-нибудь за городом, и там в течение лета беседовать с ним в непринужденной обстановке». Эта идея Шастера дала плоды в начале 1946 года, когда американцы собрали в одном
По мнению американцев, на роль координаторов в этой работе лучше всего подошли бы такие неординарные личности, как Гальдер и Гудериан, однако это было сочтено неосуществимым, ведь Гудериан именно в этот период замкнулся в себе и не желал сотрудничать и, кроме того, был не в самых лучших отношениях с Гальдером. Они даже не разговаривали друг с другом. И вот координатором одного из самых интересных военно-исторических научно-исследовательских проектов, какие когда-либо существовали, стал Гальдер. Когда Гудериан решил, что находится в безопасности, и в его же интересах – помочь (18 июня 1947 года, в его день рождения, ему сообщили, что все обвинения с него сняты), он начал сотрудничать и внес некоторый вклад в эти исследования, особенно в те разделы, где ему, как специалисту, не было равных. Его наблюдения отличаются не только глубиной, но дают представление о его образе мышления и характере вклада, внесенного им в решение проблем, с которыми он имел дело. С этой точки зрения, его комментарии представляют собой большую ценность: предубеждение и гордость перемешаны здесь с резкими выпадами, завоевавшими Гудериану особое признание американцев. Однако Гудериан был не одинок в выражении уязвленного самолюбия: вокруг Гальдера собрались традиционалисты, а в оппозиции оказались прогрессисты, к которым принадлежал и Гудериан. Таким образом, генерал-фельдмаршалы фон Бломберг и Эрхард Мильх (создатель люфтваффе при Геринге) страдали от остракизма, как и Гудериан. Например, Гальдер отказался пожать руку Мильху, когда тот ее ему протянул, и постоянно отказывался даже обсуждать ссору с Гудерианом. В этом своего рода военном университете члены соперничающих академических фракций в процессе внесения разнообразия в скуку плена метали друг в друга словесные дротики, вновь разыгрывая на бумаге прошлые битвы. Стычка с генералом пехоты Эдгаром Роэрихтом, в ходе которой Гудериан дал последнему резкую отповедь с использованием крепких словечек, показала – генерала танковых войск лучше не трогать. Роэрихт, по памяти описывая организацию боевой подготовки в ОКХ, допустил неточности и счел нужным покритиковать методы командования танковыми войсками, возрождая тем самым исконную неприязнь пехоты к танкистам. Гудериан написал: «Детальное изучение боевой подготовки войск в мирное время столь же малоэффективно, насколько мало боевого опыта в военное время». Это звучало как оскорбление, ибо Гудериан не мог не знать, что Роэрихту опыта, как одного, так и другого, не занимать. Возражения Гудериана вызывали замечания вроде следующего: «Своевольный образ действий бронетанковых сил с самого начала…» К удовольствию американских редакторов, вычеркнувших обидные абзацы из труда Роэрихта, Гудериан так подытожил свои взгляды: «Соавтор… также не имеет никакого представления о деятельности генерал-инспектора бронетанковых войск. Кому «создавал помехи» генерал-инспектор? Работа генерал-инспектора не приводила к какому-либо «дублированию усилий» и не являлась причиной раздоров по тактическим вопросам. Она никак не имела «фатальных последствий».
Вклад Гудериана в американский проект выразился в большом докладе, где описывалась подготовка офицеров генерального штаба, и исследовании, где он изложил свою концепцию структуры объединенного командования. В последнем труде Гудериан развил противоречивые взгляды, подходя к этой проблеме с точки зрения вооруженных сил в целом в противовес более узкой трактовке с точки зрения главного командования сухопутных сил. Он продемонстрировал понимание насущной необходимости такой концепции, обосновав свои убеждения, касавшиеся унификации. По мнению Гальдера, этот документ был пропитан желчью, в то же время он не называл его неконструктивным и несостоятельным. Среди сторонников Гальдера распространилось убеждение, что Гудериан – недалекий человек, причем и сам Гальдер приложил к этому руку. Гудериан же, со своей стороны, не оставался в долгу и всячески принижал масштаб личности Гальдера, что, конечно же, не соответствовало действительности. Такое поведение было недостойно как Гальдера, хладнокровного интеллектуала с манерами школьного учителя, так и Гудериана, динамичного человека, способного не только рождать новые идеи, но и реализовывать их.
Проводя этот академический отпуск за решеткой в непривычном для себя бездействии, или, вернее, посвятив себя своего рода уединенной интеллектуальной деятельности, чем не приходилось заниматься с конца двадцатых, Гудериан смог, наконец, обрести успокоение, о котором раньше мечтать не приходилось. Его старший сын, будучи офицером генерального штаба, находившийся в плену в том же лагере, увидел своего отца с другой стороны. Впервые в жизни Гудериан начал играть в бридж и стал заядлым игроком. Кроме того, он с энтузиазмом принялся возделывать огород на территории лагеря. Гейнц-Гюнтер вспоминает те дни с чувством неподдельной радости. В 1948 году и американцы отзывались о его отце как об «очень добром и жизнерадостном человеке… с великолепным чувством юмора», но к тому времени Гудериан наверняка уже знал, что его не выдадут ни полякам, ни какому-либо другому суду. «В конечном счете, – писал он Гретель, – прямая дорога оказалась правильной». В июне 1948 года Гудериану исполнилось шестьдесят лет, и он был последним узником, освобожденным из лагеря в Нейштадте (следует упомянуть, что в течение последних шести месяцев плена его жене позволили жить с ним). Гудерианы решили поселиться в маленьком домике в Швангау. Там он начал работать над мемуарами, основы которых заложил еще в лагере, и одновременно заниматься садоводством с характерным для него энтузиазмом, проявляя удивительные познания в этом деле. Подобно многим пожилым людям, он сажал деревья. Сегодня сад возле дома, купленного позднее в Вюрнбурге, представляет собой лес-в миниатюре.
Однако сражения еще не были закончены. В 1948 году Гудериан узнал, что в одной мюнхенской газете начинают печатать отрывки из книги Шлабрендорфа «Офицеры против Гитлера», уже опубликованной в Швейцарии. В этой книге против Гудериана было выдвинуто обвинение, что тот предал участников заговора 20 июля, чтобы стать начальником генерального штаба. Это обвинение, несомненно, подлежало опровержению. Началась внесудебная борьба, закончившаяся тем, что в некоторых отношениях может быть названо пирровой победой. Тем не менее, документы и показания под присягой, данные Гудерианом и Томале, явились значительным вкладом в историю антигитлеровского сопротивления. Шлабрендорф публично признал свою ошибку на страницах «Мюнхенер Абендцайтунг», заявив: «…обнаружилось много нового материала. По этой причине началась переработка текста книги… Я попросил редактора «Мюнхенер Абендцайтунг» прекратить публикации старого издания». Его письмо появилось под заголовком «Конец легенды». Газета также добавила от себя, что в ходе слушания в суде дела Гальдера выяснилось – о серьезном политическом сопротивлении Гитлеру в стенах генерального штаба не могло быть и речи.