Гугеноты
Шрифт:
Зрители разом повскакивали со своих мест, не понимая, почему Лесдигьер стоит на месте и тупо глядит на Линьяка, не предпринимая ничего и опершись всем телом на шпагу. Не будь ее, он, вероятно, упал бы. А ведь победа была так близка! И только одна Екатерина Медичи загадочно улыбнулась, переглянувшись с кардиналом. Тот едва заметно кивнул. Только эти двое знали, в чем дело.
Воспользовавшись минутной слабостью своего противника и не давая себе труда разобраться в причинах этого, Линьяк сделал стремительный выпад и попал Лесдигьеру в левое плечо. Лесдигьер застонал и мрачно покосился на лезвие, упершееся ему в грудь и тут же убравшееся назад. Его спасло то, что укол был произведен осторожно; Линьяк боялся, что это всего лишь уловка противника для того, чтобы нанести врагу смертельный удар. Этот обманный трюк у дуэлянтов назывался контробманом. Линьяк понял свою оплошность, когда увидел, что Лесдигьер даже и не пытался отбить его шпагу, и решил тут же исправить просчет. Но боль, пронзившая все тело, вернула Лесдигьера к действительности, и он мощным парадом отразил удар.
Момент был упущен, теперь о скорой победе нечего было и думать. Мало того, в следующую минуту шпага его напоролась на кинжал соперника, как на щит, а его собственный был выбит из руки и улетел так далеко, что исчез из поля зрения.
Линьяк опешил. Теперь он лишился своего щита и дал противнику огромное преимущество в нападении.
Сжав зубы так, что хрустнули челюсти, Линьяк встал в позицию, готовясь защищаться и не упуская при этом из поля зрения кинжала, которым в любой момент, особенно в ближнем бою, противник мог нанести удар в бок.
Но Лесдигьер неожиданно выпрямился и улыбнулся, а потом зашвырнул свой кинжал туда же, где уже покоился кинжал его врага.
Он хотел биться на равных и не желал никаких преимуществ.
Линьяк вытаращил глаза; это было выше его понимания.
С трибун раздались рукоплескания.
Обменявшись несколькими ударами с противником, Лесдигьер только теперь решил пустить в ход приемы, которым обучил его Латемер. Он чувствовал себя превосходно, сознание того, что сейчас испанская школа фехтования встретится с французской и итальянской, придало ему сил и даже некоторый задор, и он смело перешел в наступление.
Видя, как Линьяк обороняется, Лесдигьер понял, что тот не впервой встречается с этой школой и знает некоторые приемы защиты, но до того мастерства, которым в совершенстве владел Латемер и которому он обучил его, Линьяку было далеко.
Это и решило исход поединка. Применив один из этих приемов, Лесдигьер сделал неожиданный выпад методом контратаки с уклоном влево-вниз.
Трибуны дружно ахнули и замерли, пораженные. Король вскочил с места, да так и застыл с раскрытым ртом. Шомберг, блаженно улыбаясь, спокойно смотрел, скрестив руки на груди.
Шпага Лесдигьера вонзилась прямо в сердце Линьяка. Удар был настолько силен, что лезвие, пропоров рубаху на спине, вышло наружу на добрых десять дюймов.
Линьяк выпучил глаза, будто все еще не веря в случившееся, выронил шпагу; потом неловко улыбнулся; кровь вдруг потоком хлынула у него изо рта, и он стал падать вперед, вцепившись при этом руками в торчащий в его груди клинок, словно хотел его вытащить. Лесдигьер резко выдернул шпагу, и мертвое тело Линьяка рухнуло ничком у его ног.
Нетрудно представить себе, какою была реакция зрителей. Трибуны вмиг опустели, все бросились к Лесдигьеру, и впереди всех — король. Только Екатерина Медичи и кардинал остались на месте, оба мрачные и неподвижные.
— Что же ваш яд, мадам? — спросил кардинал. — Почему он внезапно перестал действовать?
— Я и сама ничего не понимаю, — ответила Екатерина. — Все признаки отравления были налицо. Вы видели, как он пошатнулся? Еще немного, и он бы упал. И вдруг — такая перемена!.. Рене не мог меня обмануть, он предан мне как пес. Остается одно: эта шлюха не смогла вылить ему в бокал все содержимое флакона.
— Это исключено, — возразил кардинал. — Трактирщик сказал, что Лесдигьер выпил все до капли, а ведь доза была явно увеличена!
Екатерина уставилась на ристалище отрешенным взглядом, проследила взглядом, как выносят с поля битвы мертвые тела Вильконена и Линьяка и, словно в сомнамбулическом сне, произнесла одно только слово: — Непостижимо. — Потом прибавила, отвечая на немой взгляд кардинала: — Такое может произойти, если человек принимает противоядие.
Спустя некоторое время Екатерина, хищно улыбнувшись и сощурив глаза, как всегда делала, когда речь шла о ее врагах, сказала:
— Остается последнее средство.
А ристалище шумело, будто после победы израильтян над филистимлянами. Не успел Лесдигьер опомниться, как тут же был окружен придворными со всех сторон.
— Мсье Лесдигьер, — произнес король, не в силах сдержать радостных чувств, — я восхищен вами! Такого я еще не видел! Такими приемами не владеет никто. Вот вам моя рука!
И он протянул руку, которую Лесдигьер с трепетом пожал.
— Вы сделали благое дело, отправив на тот свет негодяя, который своим высокомерием и бахвальством заслужил всеобщую ненависть. Вы один отомстили за многих, и здесь, в этом окружении, — он обвел рукой толпу дам и кавалеров, — не найдется человека, который не был бы восхищен вашим поступком и вашим боем.
— Сир, я отомстил Линьяку за смерть своего друга, которому обязан жизнью.
— Как, он убил вашего друга?
— Это была собака, сир, которая однажды, много лет тому назад, спасла мне жизнь.
— Мне очень жаль. Я говорю это как большой любитель собак, вы ведь знаете мою страсть к охоте с борзыми. Но теперь вы квиты и, надеюсь, удовлетворены?
— Вполне, государь.
— Хорошо. А теперь я позволю себе объявить, — он обвел взглядом придворных, — о том, то отныне считаю шевалье де Лесдигьера, лейтенанта королевской лейб-гвардии, первой шпагой Парижа, равной которой нет! А если кто ставит под сомнение мои слова, пусть выйдет сюда с оружием в руках, чтобы доказать обратное!
Желающих, конечно же, не нашлось.
— Франсуа! — воскликнул Клод де Клермон-Тайар, подходя и пожимая приятелю руку. — Если ты хочешь взять мою любовницу, я не стану возражать. Бери. Я найду себе другую. Ибо слишком дорожу твоей дружбой и… собственной шкурой, — закончил он со смехом.
Придворное общество по достоинству оценило его шутливую тираду, встретив ее взрывом хохота.
И тут же дамы, оттеснив кавалеров, плотным кольцом окружили Лесдигьера и затрещали как сороки. Одни целовали его прямо у всех на глазах и вешались на шею, другие укоряли в том, что он к ним холоден, третьи клялись в вечной дружбе или любви, четвертые недвусмысленно предлагали свою любовь в любых ее проявлениях…