Гугеноты
Шрифт:
— А представьте себе то время, — подхватил Гиз, — когда я оттесню Колиньи и Конде и сам стану первым принцем королевской крови! Католики живо вернутся на свое место, и вот тогда наступит момент для окончательного искоренения ереси.
Коннетабль не признавал в душе никакой ереси, считая это поповскими бреднями, но не стал возражать Гизу, памятуя о том, что тогда придется иметь дело с церковью.
И еще об одном совершенно не подумал Франциск де Гиз, увлеченный своей идеей «мирового господства», которая не приносила никаких выгод лично коннетаблю. Он упустил из виду, что семейство Монморанси было в родстве не только с королевским домом Валуа, но и с Шатильонами. В расчеты коннетабля вовсе не входила ссора с ними, ибо они были единомышленниками по партии с Бурбонами, теми, кто стоял ближе всех к трону после Валуа и кто заключал бы брачные союзы в первую очередь с самыми близкими друзьями из высшей аристократии. Монморанси смотрел далеко вперед; родство с нынешним королевским домом его уже перестало устраивать.
— Ну а какова же будет моя роль после смены кабинета министров? — спросил он.
— Вы будете по-прежнему исполнять свои миротворческие функции; заслуг ваших на этом поприще никто и никогда не отрицал. Мне же дайте в руки меч, о большем я не прошу.
Герцог лгал, и коннетабль знал об этом. Едва Гизы вновь обретут утраченное ими влияние, как семейство Монморанси будет тут же отодвинуто на второй план, а это означает конец всем честолюбивым замыслам коннетабля. Оставался один-единственный выход, и Анн де Монморанси в мыслях вновь вернулся к Орлеану.
— Известно ли вам, герцог, что протестанты мечтают взять реванш за поражение при Васси? — спросил он.
— Догадываюсь.
— Однако речь идет не о сражении, а об убийстве.
— Что вы имеете в виду?
— По городу бродит какой-то фанатик и кричит, что собственноручно убьет герцога де Гиза, избившего его братьев.
— Мне что-то говорили об этом, но, признаться, я не придал этому особого значения, — бесстрастно ответил Гиз.
— И напрасно. Много великих людей погибло не на полях сражений, а от руки убийцы. Вспомните историю Цезаря [51] и его противника Помпея [52] ; обоих постигла одна и та же участь.
51
Цезарь (100–44 г. до н. э.) — римский император, пал от руки убийцы.
52
Помпеи (106–48 г. до н. э.) — римский полководец, противник Цезаря; был предательски убит.
— Кто же он такой, этот народный мститель?
— Он один из тех, кто был в Васси. Он называет себя Польтро де Мере.
И тут только Гиз вспомнил о раненом гугеноте, который лежал на земле, залитый кровью, и с ненавистью выкрикивал угрозы.
— Вот уж не думал, что ему удастся выкарабкаться, — хмыкнул герцог. — Однако мало того, он еще пробрался в Париж с целью меня убить.
— Что вы думаете о его заявлении?
— Думаю, что не стоит уделять ему слишком много внимания.
— И, тем не менее, герцог, чтобы прийти сюда, вы надели маску. Боялись, что вас узнают?
— Да, но это не относится к Пельтро. Я не хочу, чтобы меня узнали парижане, я боюсь взрыва народного энтузиазма. Мне он польстит, но весьма повредит мадам Екатерине. А поскольку вам известна теперь моя миссия, то вы поймете причину, по которой я не желаю быть узнанным.
— Я понимаю вас, герцог, и тем не мене вам надо исчезнуть из Парижа.
— Я не боюсь этого самого де Мере, но все же хочу быть ближе ко двору, где мне спокойнее. К тому же, признаюсь, меня в последнее время мучают дурные предчувствия.
— Еще одна причина исчезнуть незаметно, чтобы убийца ни о чем не подозревал, рыская по Парижу.
— У вас есть план?
— Выслушайте его. Знаете ли вы, что происходит сейчас в Орлеане?
— Я знаю: это гнездо гугенотов. Говорят, их собралось там несметное количество, и они грозят оттуда не только всем католикам Парижа, но и папе.
— Хуже всего то, что они слепо подчиняются Колиньи и Конде и утверждают, будто кардинал Лотарингский, ваш брат, вместе с семейством Монморанси продался итальянцам, оккупировавшим французский двор.
— Мне известно, что они никому не подчиняются, и Орлеан после Руана и Дрё является источником мятежа и неповиновения королевской власти.
— Вот именно, герцог, вот именно. А известно ли вам, какого рода беседу имела со мной по этому поводу вдовствующая королева? Она была бы рада найти человека, сумевшего подавить этот очаг мятежа, и человек этот, надо думать, снискал бы ее похвалу и заслужил благоволение и искреннее доверие.
Гиз сразу приободрился и теперь уже не сводил глаз с коннетабля.
— Вы предлагаете мне возглавить войско и отправиться в Орлеан? Но ведь именно за этим я и пришел к вам.
Коннетабль кивнул, давая понять, что не забыл ни единого слова из их предыдущей беседы.
— Этим вы убьете сразу трех зайцев: угодите королеве, избавитесь от ножа убийцы и получите возможность стяжать себе славу на поприще борьбы с ересью. Уверен, это не пройдет мимо папы, и он явит вам свое благоволение, что послужит к установлению добрых отношений между Гизами и Медичи и явится важным шагом на пути к процветанию Франции.
Все складывалось как нельзя лучше, и герцог не стал долго раздумывать.
— Где я возьму войско? — спросил он. — Моих солдат будет явно недостаточно.
— Оно уже ожидает вас под стенами Орлеана, им командуют Невер, маршалы Бурдильон и Вьевилль. Прево даст вам еще несколько тысяч солдат из народного ополчения, вкупе с моими людьми, набранными из швейцарцев и немецких ландскнехтов, это составит армию численностью в пять-шесть тысяч солдат вместе с конницей и артиллерией.
— Превосходно. Я могу добавить к ним своих Лотарингских ветеранов, к которым пошлю отряд.
— Не стоит, это займет слишком много времени, а между тем вам надо торопиться. Через неделю вам надлежит выехать из Парижа. Ваше войско будет ожидать вас близ Этампа. Сбор армии и ваш отъезд должны пройти незамеченными, дабы это не насторожило Польтро и не всполошило гугенотов, которые немедленно начнут стягивать силы к Орлеану. Где вы будете все это время?
— У себя во дворце.