Шрифт:
Annotation
Свинцов Тимофей Игоревич
Свинцов Тимофей Игоревич
Гул
1.
Следующая история, так уж получилось - глупо было бы сомневаться в том, что сошедшее однажды с авторского пера творение не подразумевает никакого, совершенно, корыстного умысла - зачинается в уездном прежде, а ныне провинциальном городе. Сам этот городишко, будучи немыслимо крохотных размеров, располагается (и надо думать, пребывал всегда) близ Москвы, а именно несколько южнее самой столицы, находясь в положении "Подмосковного", кроме всего прочего, и с географической точки зрения. Уточнять его истинного названия, впрочем, не стоит, по причине невероятной схожести с ним великого множества подобных ему близлежащих городов. Хотя, справедливым было бы заметить, что за долгие лета существования город мой успел обзавестись парой - тройкой самобытных довольно мест, которые могут показаться на первый взгляд ничем совершенно не примечательными, что, впрочем, ничуть не удивительно. Являют себя они вскользь длинной приятельской беседы, непременно посвящённой местному парку, а вероятней даже случившемуся в нём самом, не далее чем пару дней тому назад, прогремевшему (но скорее, в действительности, прикрикнувшему и тут же замолкшему) происшествию.
Помимо сказанного выше стоит добавить, что выделять обитель NN определённым названием было бы несоизмеримо глупо ко всему прочему потому, что жители этого самого города давно уже не воспринимают никаких названий всерьёз, порой лишь пользуя его - само название, надо понимать - как насмешку, так :" Не то что в нашем О...", или же с некоторой иронией:"Куда им до нашего Д..." - про совсем уж мерзкое местечко.
В действительности, здесь нет ничего удивительного, ведь последнее о чём вспоминает зритель, наблюдающий спектакль, в особенности не балованный подобным зрелищем, так это о номере своего места, что ему, просматривающему себе комедию, или трагедию к тому же совершенно ни к чему. Город NN и иные - подобные ему города - на протяжении уже долгих лет наблюдают спектакль, который разворачивается кажется здесь, совсем рядом, оставаясь с тем же ведомыми любыми отыгранными пьесами. Вот со сцены слышится грохот стрельбы, так тут же пустеет весь зал, а стоит пуститься актёрской труппе, по законам пьесы, в пляс, здесь же, вопреки всякому этикету, пляшет каждый, мирно сидящий ранее зритель. Жизнь, здесь, описываемая фразой "течёт своим чередом", оправдывается только смертью, что в свою очередь оправдывается только лишь жизнью и приходит большей частью вполне ожидаемо.
К слову, в самом городе NN никаких театров видимо не предусматривалось. Хотя, всё же можно было, прогуливаясь по городу, наткнуться на несколько стоящих одиноко зданий, вопрошая о коих встречного прохожего, так вот, якобы "Не могли бы вы подсказать, какого рода это здание и что за предприятие в нём располагается?", услышать в ответ, после некоторой паузы, что-то вроде "Не зна-аю, спросите у другого" - и это в лучшем случае. Но те здания, как выяснялось позже, не были связанны не только с театром, но и вообще ни с чем связаны не были, а просто гордо занимали отведённое им когда-то место. Было, однако, в городе NN два кинотеатра, первый из коих носил зычное название "Звезда", а второй располагался, по отношению к первому, в противоположной стороне города, будучи, притом, извечно возрождаем какими-то неведомыми строительными силами и названий никаких не имел. Окружён он был бурыми рифлеными оградами, в которых - по точному замечанию местных жителей - не существовало ни входа, ни выхода, что, впрочем, объясняло невозможность приступить, наконец, к строительству. Однако проникнуть через ограду возможно было, забравшись по одиноко раскинувшейся веером осине, стоявшей к великой удачи, прислонившись точно к забору, что могло неоднократно навести на мысль о невообразимом его возрасте. Достаточно было всего- то уцепиться за первую из ветвей, слегка подтянувшись, чтобы оказаться в преддверии сплетенной годами древесной лестницы, что и вела, по прохождении её, прямиком к за-заборной пропасти. Оравы мальчишек часто, ещё лет пять тому назад, сновали через забор постоянно, те самые, коих не видно теперь. Теперь, впрочем, никто уже не стремится к любимому всеми, прежде, забору - сегодня, бывшее когда-то кинотеатром здание, пустовало. Также из архитектуры - совершенно не богатой, надо сказать - можно было бы изобразить раскинувшийся на окраине города стадион, имевший предназначения до невероятной степени отдалённые по своей природе. Так, местная арена порой выступала сценой для гастролирующих юмористов, или шансонье, а порой приходилась Колизеем схваток за титул учителя года, в остальном же, что происходило реже всего, представала тем самым спортивным стадионом, каким и была когда-то определена. К всеобщему удивлению, находясь в совершенной отдалённости от городского центра, стадион умудрялся носить название "Центрального", в соответствии вероятно с улицей, бывшей украшенной разнообразно в дни городских празднеств, которая в свою очередь располагалась на стороне прямо противоположной для той самой - содержащей при себе стадион. В части остальных архитектурных благ следует, пожалуй, назвать; старинный храм, ставший ещё более "старинным", после специальной, одобренной городской мэрией, реставрации, названной чем-то вроде "приводящей к старинному исконному виду храма", также древнюю городскую поликлинику, но на сей раз, необходимо сказать, обошедшуюся без единой реставрации и три питейных заведения. Последнее, однако, кажется довольно странным, учитывая особенность городского обелиска, возвышающегося на сей раз в действительном центре города NN, заверять об исконных пяти различных, если угодно, пивных. Сам обелиск представлял собой мраморный столб с украшенными позолотой, в большинстве своём сошедшей уже, и оголившей действительный материал дешёвенькой стали, фигурами ангелов. Внизу же, на каждой из четырёх сторон принимавшего ближе к изножью более кубическую форму столба, находилось по бронзовой плите, на всякой из которых вероятно было прочесть множество несуществующих и не бывших никогда в городе построек, также как и не посещавших его никогда лиц. Ко всему прочему, какого-то рожна, записи - те самые, украшавшие мемориал столба - были выполнены на четырёх различных языках; русском (что не вызывает удивления), французском, английском и немецком. Видно город тем самым выражал свою готовность принимать западных гостей, но западные гости, судя по всему, не были готовы к посещению города NN.
Сам город NN, если удостовериться по карте, представал пересечением нескольких немногих улиц, ловко загибавшихся и представлявших собой, в конечном счёте, что- то вроде рассечённой, вдоль, буханки хлеба. Там же извивалось на сколько-то сотен метров, несвойственно для подобных, несколько проспектов, как будто штопая разорванную ещё в прошлом предложении хлебную булку городского овала. Пара площадей, одна из коих - вышеупомянутая "центральная", про которую давно ещё говаривали, : "Вот де, город наш завален столь щедро различными архитектурными достижениями, что и улицу с характером "центральной" пришлось сместить на самый краешек - больше места для неё, уж извольте, не нашлось". Самым же интересным в построении города NN было его деление на, так называемые, городки типа "А".," Б". и с использованием прочих буквенных составляющих. Так, будто бы город NN и в самом деле претендовал на звание небольшого, страшно даже выразить вслух, государства. Правда, говоря "и прочих буквенных составляющих", автор несколько преувеличил, по той причине, что кроме городков "А" и "Б" (вторых даже немногим больше) никаких подобных более в городе NN не существовало. Впрочем, подобная помарка в авторских словах может статься отнюдь не случайной. Так, служащий ныне в самом обыденном городке "А" представитель охранного предприятия "ДомКрат" (которое, вероятно, усматривало какие - то особенные смыслы в слове Крат) семидесяти двух летний Василий Петрович Горчицын не раз заявлял, что ему не единожды предоставлялся случай послужить и в "Р" и в "Ц" городках, что наводит на мысль, будто бы городки типа "В", или скажем "Д" неоспоримо действительны и должны, судя по всему, располагаться совсем не далеко. Правда, местных жителей такого рода рассуждения деда Горчицина ни на что обыкновенно не наводили, а ещё чаще пожилого стража не слушали вовсе.
Василий Петрович, в целом, не особенно отличался от прочих жителей города NN, будучи, правда, особенной, можно отметить, незаурядной внешности для такого рода городов. Появлялся он на работе (а если заметить что только там, в силу такого рода службы и находился, то носил всегда) в выцветшей несколько двубортной шинели с золотыми на вид пуговицами, бывшей иссиня-зеленого оттенка раскраски, которая именовалась им самим, как он заявлял "для хохмы " - квадратичным сюртуком. Волосы его образовывали что-то наподобие наскоро сплетённого гнезда, обвивавшегося вкруг того самого места, которое, судя по всему, предназначалось пристанищем для какого-то неведомого птенца. Имел он также обыкновение (хотя, никакого обыкновения здесь, вероятно, не было, просто так получалось само - собой) носить шести - семидневную щетину, считавшуюся особенно странной, учитывая, что бритым, а с тем же и чуть более поросшем Василия Петровича никто никогда не наблюдал. Да и где ему, не покидавшему вовсе свой рабочий пост, было бриться?
– вероятно, таким Горчицин был задуман самой природой. При всем этом, за красочным обликом его скрывались те же злобные, слегка угловатые черты лица, присущие всем, совершенно, местным обитателям.
Скажем, что посетивший город турист мог бы скорее почувствовать себя отщепенцем, или, если угодно, изгоем в окружившей его общине города NN, нежели воспринял бы самих его обитателей "какими-то не такими", по отношению к нему, людьми. Сталось бы именно так и ни как иначе, по той причине, что город NN был погружён в такого рода настроения, что поступки совершаемые местными его жителями, произносимые ими словечки, фразы (а произносили граждане города, сажем прямо, одно и тоже) были невероятно органичны, и так, что всё другое здесь - не местное - казалось каким-то инородным, если не сказать вовсе ошибочным. Тут не в части была вежливость, казавшаяся жителям города какой-то нарочитой ошибкой, правда это совершенно не значит, что в городе не встречалось готовых придти на помощь людей. Напротив, такие люди встречались, но порыв их вежливости, как правило, был вызван теми пакостями, которые они уже сделали и желанием доказать: "Нет, не такой уж я и плохой, вот делаю доброе дело прямо сейчас". Особенной чертой многих жителей города NN была необыкновенная занятость, видимая, натурально, по приходу к врачу. Бывало, что только заждавшийся в очереди посетитель поликлиники откроет дверь врачебного кабинета, как тот посмотрит, а даже и оглядит с ног до головы таким взглядом, что тут же появлялось ощущение, точно его отрывают от чего-то столь важного, что клиент, сознающий, в единственный миг сущую незначительность своей болезни, тут же бросался прочь из больницы. Так, работа дежурного терапевта местной лечебницы, той самой ветхой постройки, Сельского Дениса Алексеевича сошла, с некоторых пор, лишь к обслуживанию одного подслеповатого старичка, что не мог в полной мере оценить осуждающего терапевтического взгляда и к решению головоломки, не собранного ни единого раза разноцветного кубика. На вопрос о том, почему работа его с течением времени стала подобна отсутствию какой - либо работы, доктор объяснял: "Рецепты выписывать не трудно - трудно ладить с людьми. Они кричат, а порою даже ревут, вопрошая об убийстве, дабы избавить себя от нестерпимой боли. Тьфу... да ну их к чёртовой матери". Было это верной точкой зрения, или же вздором старого тунеядца - судить не нам, а его пациентам. Впрочем, им подобный расклад приходился по вкусу.
Но, всё же, автор незаслуженно мало внимания уделил выше обозначенным "городкам", в одном из которых и берёт своё начало путешествие, действительное путешествие, задуманное однажды автором к описанию, тем более что не встречается ничего, совершенно, более приятного в окрестностях города NN.
Внутренности крохотных в размере городков, как бы чередующихся не пластами, но пластинками, друг за другом, меняющихся в цвете, выглядывающих друг из-за друга коробков, потрескавшихся краской хрущёвок, были окаймлены, как будто бы, со всех сторон фонарями, направленными на дорожную ленту, стелящуюся вкруг площадки, бывшей сердцевиной каждого "городка". Они, казалось, забирали, по вечерам, весь свет - тот самый, что днём находился в пределах детской площадки, превращая её в место всего самого страшного, что только могло произойти и нередко происходило в городе NN. Нередко подобные площадки зачинали мёртвые ныне полуразрушенные фонтанчики, созданные, казалось, в стиле готики, но так лишь казалось, а выполнены они были без особенного желания добиться определённого стиля. Они зачастую становились местом встречи молодых пар, а ещё чаще бессрочного ожидания её, не пришедшей тогда. Качели, располагавшиеся ближе к центру, поодаль от рифленого фонтана, те самые, которые ещё в детстве умудрялись преображаться и в космический корабль и в самолёт - истребитель МиГ-29 (оснащённый сменяющими друг друга поочерёдно боевыми установками), всегда подбитый вражеским БПЛА - на действительного врага фантазии тогда, увы, не хватало, а вероятно не хотелось делить воздух с живым врагом, не оставляющим иного выхода, как только катапультироваться на кучу песка, близ остававшегося, после, одиноко раскачивающегося аттракциона. При мысли о тех двориках, вспоминаются с ней же чугунные балкончики, с которых какая-то мама - всегда разная - подзывала своё дитя домой. Правда теперь уже никто не подзывает, теперь, откровенно говоря, не осталось тех, кого можно было бы позвать. И когда все дети забегали в подъезд, кто-то оставался, в одиночестве, наблюдать, как распускается бутон пригородной ночи, сквозящий яркими, белыми точками звёзд. И у него - того стоящего - не оставалось ни малейшего сомнения, что чёрный купол ночи - лишь решето, скрывающее вечный поток света, которое вскоре поднимет, алюминиевой крышкой утреннего блюда, чья-то огромная рука - и тогда ночь подойдёт к концу. Но вскоре и он медленно, откинув несколько голову, уходил домой, оставляя свой городок "Б" до следующего вечера. Утро в городе NN наступало рано, с первыми лучами солнца, тогда выходили из своих подъездов первые недовольные чем-то, наделенные угрюмыми лицами жители городка "Б". Правда, среди них также имели место быть исключения, в виде которого, в тёплый майский день из своего дома вывалился со счастливым выражением лица, спешащий по каким-то ведомым лишь ему самому делам, Геннадий Викторович Замашкин.
2.
Геннадий Викторович Замашкин не то что бы особенно отличался от прочих жителей города NN, вовсе нет, просто так сложилась судьба Геннадия, что многое влиявшее на становление характера большей доли населения его - стоит, однако, повториться, что характер здесь был один на всех - как-то необыкновенным образом обвилось вкруг, не разу не коснувшись Гениной судьбы. Так, будучи в момент происхождения повести пятидесяти двух летним мужем, маленький ещё Геннадий Викторович был награждён, в той же всё местной поликлинике, диагнозом слабоумия, благо не тем - означающим отсутствие более всего человеческого в самом человеке. Отнюдь, Генин диагноз, можно сказать, сохранил в нём того человека, которого многие иные - здоровые - за первые свои двадцать лет жизни, безвозвратно теряют. В школе Гена не обучался - был определён - надо понимать, в силу своей болезни - к домашнему образованию, где и познал для себя важнейшие истины.
...В возрасте восьми ещё лет, Геннадий понял себя отлично от того, как определились бы, обыкновенно, его сверстники - сказалось, скорее всего, тепличное воспитание его, или невозможность Гены вписать себя в картину общего существования каким-то иным способом. Так или иначе, Гена, в действительности, не мыслил себя - как часто подобное встречается в юном возрасте - частью мирового пазла, в отсутствие кусочка которого, изображённый герой способен был бы лишиться пальца руки, а то и глаза, скорее - тем самым, представленным на мозаичном полотне героем, возвышающимся, одиноко, в пространстве бескрайней, взвывающей всеми своими Январями, зимы. И того, однако, не станет достаточным для точного выражения, испытываемых Геннадием чувств к окружающему его миру, возможных также к обобщению, как то - Геннадий Викторович с малых своих лет и до преклонного уже возраста ощущал всех, окружавших себя - собственной иллюзией, а себя, в тот же момент, иллюзией, создаваемой всеми прочими. Куда проще предстанет - скорее даже понятнее, нежели проще (в городе NN, местные жители не уделяли должного внимания словам, чего желает избежать автор) - Генин внутренний мир, позволь мы себе окунуться в него (не глубоко - лишь по пояс), бывшего когда-то миром восьмилетнего ребёнка.
Маленький Геннадий пытался писать свою собственную книгу, свой, если угодно, роман, правда в своей же собственной голове (мысль, о написании чего-либо ручкой на бумаге его тогда не посещала вовсе). Его никогда не покидало непреодолимое желание структурировать, удобным образом разбив на группы, все немногочисленные обрезки мысленной киноплёнки в единый фильм, представляя себе, воссозданным его - трудно было бы понять почему - в толстом, красном книжном переплёте, с обложкой, украшенной размашистой росписью автора.