Гуннар Эммануэль
Шрифт:
— Нет. Я искал Веру.
— О, Sancta Simplicitas [4] , что это даст… Она не отсюда, твои поиски ничего не дадут!
— Не может быть, чтобы все обстояло так скверно…
Он вздохнул и вытер глаза. Потом указал на чайник, который стоял в центре стола.
— Я заварил чайку. Он уже остыл, но для питья годится. Холодный чай — превосходный напиток.
— Спасибо, не сейчас.
— Ну, может попозднее. Да, странно, что ты не сделал никаких выводов.
4
Святая
— Каких?
— Ты совершил путешествие из твоего настоящего в прошлое. Тебе никогда не приходило в голову, что и другие существа способны совершать подобные путешествия? Что такое существо может переместиться из своего настоящего, которое для тебя далекое прошлое, в твое настоящее, которое для нее, возможно, далекое, далекое… Да.
— И Вера…
— Кто знает.
Я сел, вдруг разом лишившись сил. Вообще-то, мне следовало врезать этому сумасшедшему старику или по крайней мере попросить его убраться к черту. Каким-то необъяснимым образом он разнюхал о нас с Верой. И явился ко мне, и воспользовался моей тоской с помощью всей этой болтовни о путешествиях во времени. Это было жестоко и безрассудно. Жестоко пичкать меня всевозможными суевериями и мистикой, когда я совсем ослабел от тоски по Вере и был готов испробовать все, чтобы вновь найти ее. И это противоречило здравому смыслу. Наверняка ведь можно найти Веру каким-то разумным способом. В каком-то уголке земли она должна же находиться.
— Я не верю.
— Какое мне дело до того, чему ты веришь, пока это работает.
— Что мне надо делать?
Он налил в чашку чаю.
— Выпей! Не бойся, не отравлен.
Я опустошил чашку, чай был холодный, чуть горьковатый и крепковатый на мой вкус, а так ничего необычного. Сварен в моем собственном чайнике, и пил я из своей собственной чашки. Ничего необычного.
— И дальше что?
— Видишь дверь гардероба?
— А что в ней такого?
— Что за ней?
— Костюм, чемодан, грязное белье… А в чем дело?
— Помнишь дверь в Национальном музее?
— Нет, нет, еще раз я на это не клюну…
— Не клюнешь. Тогда будь добр, открой гардероб и покажи, что у тебя там. Пожалуйста.
Это был полный идиотизм. Старик пытался каким-то простым трюком напугать меня или произвести впечатление или… Не знаю. Я встал и взялся за ключ, торчавший в двери гардероба. Я собирался распахнуть ее настежь и показать старику мой чемодан и трусы. Открыть дверь и вывалить все мои пожитки, показать ему и попросить его пощупать, осмотреть чемодан, потереться мордой о мои трусы…
Но я не мог заставить себя.
Было очень тихо. В окно я увидел летящую черную ласточку.
— Почему ты не открываешь?
Я не ответил. Было совсем тихо. Из коридора доносилась странная мелодия, ее пели на четыре голоса африканские студенты. Потом раздался взрыв хохота, и студенты вышли на улицу.
— Ну, отвечай, почему ты не открываешь дверь гардероба?
— Что я должен делать? — сказал я. Я вдруг жутко устал. — Чего ты хочешь?
— Вот ведь как, — сказал он, опять опускаясь на стул. — Ты все-таки желаешь предпринять еще одну попытку, юный правдоискатель. Что тебе надо делать? Сперва раздеться догола.
— Нет, я, пожалуй, не того сорта…
— Да отбрось свое чертово викториантство! Делай, как я велю! Я не намерен оскорбить твое крестьянское пуританство, не настолько ты привлекателен…
И как это ни странно, я сделал, как он велел. Я разделся. Под конец я стоял совсем голый
— Что ж, подойдет, — сказал он наконец. — У тебя есть ночная рубаха?
— Нет.
— Но обычная белая рубашка найдется?
Я надел свою единственную белую рубашку, Солтикофф завернул манжеты, пригладил мне волосы и привел в порядок все остальное. Он принюхался к моему дыханию и брызнул на меня водой после бритья. Все это было жутко странно. Я ничего не чувствовал. Был совсем опустошенный.
Я сразу же забыл, как меня зовут. Я только стоял и позволял делать с собой все это. Меня как бы выпотрошили.
— Да, — сказал он, — думаю, теперь ты годишься. Но помни — будь осторожен и не удивляйся. Даже если что-то пойдет не так — не удивляйся! Понял?
— Да.
— Прекрасно. Теперь иди туда, так, к гардеробу, правильно, открой дверь, да… И входи!
Я сделал точно, как он велел.
Подошел к гардеробу, открыл дверь и вошел.
А что случилось со мной в коридоре, и встречу с Верой, и все это непостижимое и кошмарное описать нельзя. Я просто не знаю, как я сумею рассказать.
8
Прошло почти две недели, прежде чем Гуннар Эммануэль Эриксон снова дал о себе знать. Все это время я был занят культурной работой, дебатами и другими общественными обязанностями, но не стану отрицать, что иногда мне его не хватало, и я испытывал некоторые угрызения совести. Я спрашивал себя, не был ли я чересчур нетерпелив, ироничен и высокомерен по отношению к этому серьезному молодому человеку из Хельсингланда. Быть может, мне следовало посвятить ему больше времени, чтобы всерьез и с сочувствием заняться его проблемами. Пускаться с ним в серьезные дискуссии было невозможно, но если бы я просто сидел в качалке по примеру его деда, погрузившись в глубокомысленное молчание, это принесло бы ему больше пользы, чем те иронические замечания, которыми я так беззастенчиво сыпал. Кстати, его поколение, судя по всему, иронию не воспринимает.
Но читатель должен понять трудность моего положения. Роль работника культуры в наши дни состоит в том, чтобы сознательно и неустанно бороться за лучшее общество. В крепком союзе со средствами массовой информации, опираясь на нашу прогрессивную литературную критику, мы пытаемся проникнуть в самые широкие слои читателей. Влиянию буржуазных идеологов нельзя противостоять путем завязывания контактов с отдельными личностями. Здесь требуются более масштабные действия.
Но многие читатели пока еще не осознают роли работника культуры в современном обществе. Они упрямо ищут утешения и руководства по различным мировоззренческим вопросам, зачастую носящим характер мистификации. В соответствии с устаревшим и авторитарным мнением работнику культуры приписывается роль проповедника и пророка, в литературе ищут «истину», имея при этом в виду не результат социального анализа, а «смысл жизни», возможности любви и тому подобное. Работника культуры отрывают от его дела по строительству общества, задавая ему устные и письменные вопросы, спектр которых может быть весьма разнообразен — от довольно глубоких, в принципе, рассуждений относительно мировоззренческих проблем до наивных спекуляций по поводу переселения душ и летающих тарелок. Понятно, какую реакцию это вызывает — ты либо молчишь, либо выходишь из себя.