Гуннар Эммануэль
Шрифт:
— «Перед процессом, который, очевидно, выявит иезуитский заговор».
— Послушайте-ка! Вы что, только до этого места дошли?
— Да, месье де Гримм, они весь день скандалят, особенно Эстас…
— Неважно, кто скандалит! И это называется журналисты! Перерыв на завтрак сокращается до десяти минут. Приступайте!
Переписчики забормотали, но никто не осмелился протестовать вслух. Расположившись вдоль стен, они принялись грызть свои черствые горбушки хлеба, оголодавшие, с ввалившимися глазами рабы-гребцы на галере Будущего. Эстас мог похвастаться кусочком сыра, а
Альфонса де Рубана пригласили в отдельный кабинет господина де Гримма. Книги, бумаги, письма от всех европейских князей… На полу лежали штабеля фолиантов энциклопедии, а в одном углу стоял гипсовый бюст Минервы с водруженной на белый шлем красной фригийской шапочкой.
Альфонс пробормотал какие-то любезности, и Гримм, сидя в кресле, поклонился в ответ.
— Ваш начальник здоров?
— Граф Д’Аржансон просил передать привет человеку, который властвует над общественным мнением Европы…
— Вы уже дипломат, господин де Рубан, и я предвижу ваше великое будущее, вижу его по звездам… Ну-с, послушаем! Что это за «сверхсекретная» новость, которая по причине чьей-то роковой «нескромности» должна просочиться наружу? Я к вашим услугам, если только это не повредит моей собственной партии.
— Не-т, не сейчас…
— Разве вы посланы не Д’Аржансоном?
— Я скорее по личному делу…
Гримм, выпятив свои вишневые губы, взглянул на часы. Ничего официального, ничего, что бы пригодилось для Дела, времени в обрез… Его дружелюбный голос с немецким акцентом стал резче.
— И чем я могу вам служить?
— Господин де Гримм, ваша газета два раза в месяц попадает во все европейские дворы, вы человек влиятельный, вы имеет возможность нашептывать в уши суверенов, вы управляете общественным мнением, у вас есть власть…
— То небольшое влияние, которое я имею, должно использовать разумно, ради блага просвещения… Но если я что-нибудь могу сделать, в разумных пределах…
Альфонс сморщился от холодного тона, но взял себя в руки и выдавил из себя еще несколько любезностей в адрес великого публициста-радикала. Гримм недовольно выпятил свои вишневые губы, поразительно не подходившие к его дородному немецкому лицу. Он не сделал ни малейшей попытки ответить тем же. Личные дела? Подобное не представляет политического интереса…
Это бесполезно, лучше уж рассказать правду… И Альфонс рассказал, спокойно, насколько был в силах… Лизетт!
— Стало быть, Его Величество был так добр, что выбрал сам?
— Да, добр…
Лизетт, Лизетт!
— А ее не…? Ну, вы знаете!
— Боюсь, я не понимаю.
— Ее не поместили в Птичью западню?
— В королевские покои? Нет, нет, слава Богу, помешало покушение…
— Курьезно! Где она сейчас?
— В Оленьем парке.
— Одна?
— Да.
— Так-так. Вас можно поздравить?
— С чем?
— Ну, подумайте сами. Король уже поправился, религиозный кризис, похоже, долго не протянется, и если уж она единоличная владычица сераля… Ваше счастье
— Мое счастье?
— Ну конечно! Маркизу ей вряд ли удастся выбить из седла, но продвижение по службе, пенсион, баронство — это самое малое, на что вы можете рассчитывать…
— Но мне нужна только Лизетт! Мне одному!
— Курьезно…
Альфонс, отбросив всякую осторожность, поведал о плане побега, мечтах о хижине в Швейцарии, спокойной и счастливой жизни вдали от двора, города, политики и истории. Помогите мне, господин де Гримм! Если бы мы с Лизетт могли убежать, я прошу лишь, чтобы полиция смотрела сквозь пальцы, король ее скоро забудет, я лишь хочу прожить жизнь в покое, в стороне, вдали…
— Вы просите не так уж мало, господин де Рубан. Во-первых, удалиться от света вот так совсем непросто, и за вашу идиллию в Швейцарии должен будет платить кто-то другой…
— Как вы оплачиваете те десять минут, когда они там грызут свой черствый хлеб!
Перерыв на завтрак закончился, и из редакции вновь послышался шум и гвалт. Гримм улыбнулся во весь свой вишневый рот.
— Я — суровый хозяин, это верно. Ну и что с того? Вы сентиментальны, господин де Рубан. Мои переписчики тоже должны приносить маленькие жертвы ради будущего просвещения…
— И эта вечная надежда на «будущее» служит закуской для голодных…
— Вы принадлежите к молодому и сердобольному классу общества, господин де Рубан, и совершенно заблудились в сентиментальных иллюзиях. Что же до малышки Лизетт, я могу сказать только одно — воспользуйтесь случаем! Подоите короля как следует, заработайте, сколько сумеете на этом деле, а потом удалитесь на покой с использованной Лизетт…
— Какая мерзость…
— Ну-ну, не будьте таким закостенелым эгоистом! Все, что вы заработаете сверх, можно будет, если захотите, вложить в дело просвещения и прогресса. Если бы вы и только вы сумели ускользнуть от истории и жестокой действительности, что бы выиграли все эти несчастные людские массы? Таким образом ради светлого будущего не трудятся… Что еще?
Бебе забарабанил в дверь.
— Шевалье де Сенгаль!
В дверях возникла жизнерадостная, с прищуренными карими глазами физиономия Казановы.
— Я помешал господам философам?
— Вовсе нет! Входите! Что я слышу, вы уже знакомы с господином де Рубаном… В день покушения? Вот это я называю совпадением… Ладно, что новенького?
Казанова, откинувшись на спинку кресла, начал обмахиваться носовым платком, от которого исходил запах мускуса. Он обожал быть в центре внимания. Гримм достал грифель и блокнот, чтобы записывать.
— Все неопределенно, — произнес наконец авантюрист с довольной улыбкой. — Кризиса можно ожидать в любой момент.
— А маркиза?
— Мадам де Помпадур упаковала чемоданы, но пока ожидает приказа об отъезде. Демаре и Его Высокопреосвященство исступленно работают над религиозным обращением: маркизу в ссылку, король примиряется с королевой…
— Бедная женщина!
— Публичное покаяние, причастие в присутствии всего двора, полная победа клерикалов…
— А Д’Аржансон? А Ришелье?