Гунны – страх и ужас всей Вселенной

Акунов Вольфганг Викторович

Ах, если бы гуннские разбойники, практически не встречавшие отпора, удовлетворяли только свою жажду золота! Это было бы полбеды. Аскета и священника Иеронима не слишком интересовали земные блага и сокровища. Возможно, он даже примирился бы с «грабительским» аспектом гуннского нашествия. Как с грозным предостережением, напоминанием всему погрязшему в беззакониях и нечестии, заблудшему миру загнивающего на глазах язычества о необходимости одуматься перед лицом внезапно нависшей над миром смертельной угрозы. И, выражаясь евангельским языком, сотворить достойный плод покаяния, пока еще не поздно, ибо «уже секира при корнях дерев лежит». Однако свидетели зверств, творимых гуннами в захваченных ими с налета многочисленных селениях и городах, гораздо чаще говорят о том, как гунны овладевали римскими женщинами и девицами, чем о том, как «видимые бесы» овладевали римским золотом. Ибо ведь золото было не всюду, не у всех. Слишком много римских граждан лишилось последнего, попав в загребущие лапы ненасытного императорского фиска,

кормившего все возраставшую армию алчных государственных чиновников. А вот женщины и девушки были – увы! – повсюду. В том числе в построенных христианами в разных местах империи женских монастырях. Захватывавшие их гунны искренне изумлялись. Римляне как будто вознамерились воздать им, как дорогим и долго ожидаемым гостям, особую честь. Собрав для них то, что захватчикам было милее и нужней всего. За низкими стенами, безо всякой защиты – может быть, в качестве не подарка, а выкупа? – гунны обнаружили целые сестричества, т.е. общины женщин и невинных дев, не знавших никогда мужчин, невест Христовых. Именно о них, несчастных, оскверняемых «кентаврами» монахинях, думал Иероним, строгий ревнитель нравственности и целомудрия, когда писал об опустошавших римские владения нечестивых гуннах и гуннских союзниках из числа других варварских племен в своем послании одному епископу из числа своих друзей, чтобы хоть как-то утешить верного собрата во Христе в годину несказанных бедствий:

Душа моя, писал он, ужасается при мысли об упадке, переживаемом миром в наше время. Вот уже более двадцати лет от Константинополя до Юлийских Альп проливается римская кровь. Земля скифов, Фракия, Македония, Фессалия, Эпир и вся Паннония разгромлены, ограблены и опустошены нашествием готов, сарматов, квадов, аланов, гуннов, вандалов и маркоманов. Сколько добродетельных, почтенных женщин, сколько посвященных Богу девственниц, благородных, безупречной жизни, осквернено в ходе этих войн! Епископы пленены, священники и иные духовные лица убиты, церкви разрушены или превращены в конюшни, мощи святых мучеников развеяны в прах.

Тем не менее, этот отчаявшийся человек обретает помощь, опору в беде, там, где он, вероятно, никак не ожидал ее обрести. В полученном им богатом римском, греческом, иудейском образовании, в древнем язычестве и в иудейских писаниях. Которые он, в совершенстве изучивший несколько языков, способен прочесть, владея ими настолько свободно, что, в конце концов, напишет «Вульгату», латинскую Библию:

«Всюду ужас, и скорбь, и смерть многоликая всюду, говорит Вергилий в Энеиде. Римская мировая держава рушится, и все же мы остаемся непоколебимыми. Как ты думаешь, каково сейчас коринфянам, афинянам, лакедемонянам, аркадянам, каково сейчас всей Греции, над которой сегодня господствуют варвары? Сколько захвачено монастырей! Сколько рек окрашено человеческой кровью! Была взята даже Антиохия. Как это сказано у Вергилия? Если бы сто языков и столько же уст я имела / Если бы голос мой был из железа, – я и тогда бы / Все преступленья назвать не могла и кары исчислить…»

Трогательной и в то же время трагикомической представляется нам сегодня эта попытка бежать, укрыться, словно в «башне из слоновой кости», в прославленном в веках произведении древнего римского поэта, увенчанного лаврами стихотворца далекого прошлого, «римского Гомера». Попытка уйти в мнимую реальность чеканных строф Вергилия, четкий бронзовый ритм его гекзаметров. Как будто Иероним догадывался о том, что лишь это сохранится в веках от величайшей, претендующей на вселенскость, «мировой» империи античности… Не считая, разумеется, нескольких кубических тонн обтесанного камня. Да еще трех городов – Помпей, Стабий и Геркуланума – сохранившихся до наших дней под покровом засыпавшей их при извержении Везувия вулканической лавы. Ну, и конечно, сети римских мощеных дорог, столь разветвленной, протяженной и обширной, что ни гуннам, ни готам, ни аварам, ни другим варварам не удалось их уничтожить.

Великий «Вселенский Учитель», несомненно, прозревал своим мысленным оком, что гуннскому нашествию под силу сокрушить лишь сей, во зле лежащий, временный, посюсторонний, преходящий мир. Мир, который, вероятнее всего, постигла б неминуемая гибель и без нападения гуннов. Как сказал позднее отпавший от христианства философ Фридрих Ницше: «Что падает, то нужно ещё толкнуть!» (другой вариант перевода: «Падающего толкни!» – В.А.) Суть данной мысли: всё слабое и больное должно само очистить мир от своего присутствия. Ницше прилагал эту мысль к человеческому обществу, к эволюционному процессу в рамках социального развития, в ходе которого выживает сильнейший. Этика данной мысли заключалась, с точки зрения Ницше, в том, что обществу необходимо периодическое самоочищение. Иначе оно заболеет и вымрет, и его заменит другое общество, более жизнеспособное. Толчок был дан. И без того стремящийся к падению и уже падающий в пропасть, заблудший, погрязший в грехах античный мир толкнули в бездну «демонские порождения». «Дети мрака». Пришедшие, по непостижимой прихоти судьбы, с Востока, откуда до того пришли Спасение и Свет. Спасение для христиан и Свет для митраистов…

Все богатства и радости жизни не помогли Антиохии на Оронте, нынешней маленькой Антакье на территории Турции, а в описываемое время – многолюдной, сравнимой по размерам и по численности населения с Ветхим Римом на Тибре и Новым Римом на Босфоре «Невесте

Сирии», этому преисполненному блеска центру эллинистической цивилизации. Цели и конечному пункту всех караванных путей. Богатому и жизнерадостному мегаполису, заложенному когда-то Селевком Победителем (или, по-гречески – Никатором). Сподвижник Александра Великого, он основал на реке Оронте (ныне – Эль-Аси) столицу созданного им на обломках простиравшейся от Македонии до Индии гигантской евразийской «мировой» державы Александра, несколько меньшего по размеру, но тоже громадного Сирийского царства (хотя сам горделиво именовался не просто царем Сирии, но «царем Азии», подобно самому «божественному» Александру). И вот теперь эта столица не смогла устоять перед натиском гуннов. Ключ от ворот к античному Средиземноморью оказался во власти никому не ведомых людей. Или «нелюдей», не знавших даже, что такое ключ и что такое ворота. Не ведавших ни каменных стен, ни домов, ни дорог.

За одну ночь цветущий, многолюдный город, центр тогдашней мировой торговли, в котором каждодневно встречались христианство и культ Митры, Восток и Запад, Рим и Азия, обрел новых хозяев. Хозяев, чуждых, казалось, всему человеческому. Самые богатые купцы успели своевременно спастись бегством в пустыню. Ибо к их услугам были быстроногие верблюды-дромадеры. Гунны не гнались за беглецами, успевшими покинуть город, обреченный на поток и разграбление. Ведь даже гуннские неприхотливые, привыкшие довольствоваться малым кони не смогли бы прокормить себя в пустыне. К тому же тот, кто тратил время на преследование беглецов, лишал себя возможности участвовать в разграблении захваченного города. А тот, кто не смог принять участия в грабеже Антиохии в первый день, поспел бы, на второй день, лишь к «шапочному разбору»…

В павшей резиденции наместника римской провинции Сирия воцарились страх и ужас. По широкой главной улице Антиохии, обрамленной колоннадами на протяжении 36 стадий (иными словами, примерно семи километров), гунны гнали своих степных скакунов, топтавших мраморные плиты, которыми был вымощен проспект, торопясь отрезать обезумевшим от страха беглецам путь к спасению.

Семь лет епископом Антиохийским был святой апостол Петр. Именно в Антиохии было, на момент нашествия гуннов, проведено уже 15 церковных соборов. Однако ни блеск Антиохии языческой, ни святость Антиохии христианской не смогли спасти от захвата и разграбления древний город, разделенный четырьмя мощными стенами и представлявший собой, т. о., четырехкратно укрепленную твердыню.

«Они (гунны – В.А.) оказались среди нас, не знающих, откуда они пришли» – выцарапал на сломанной табличке неизвестный житель Антиохии, вероятнее всего, переживший свою запись всего лишь на несколько часов. «В святых источниках они поили лошадей. На храмовых ступенях они овладевали нашими женами. О колонны нашего города они разбивали головы наших детей. Наши дочери покидали Антиохию нагими, переброшенными через конские холки. Мы никогда их больше не увидим…»

Казалось, что новый для язычества идеал целомудрия был привнесен в старый мир молодым христианством – страшно не только сказать, но и даже помыслить! – лишь для того, чтобы сделать бедствия, постигшие этот мир в IV в. после Рождества Христова еще более страшными и еще больше растравить душевные раны тех несчастных, на которых они обрушились столь внезапно. Правда, в античном Риме целомудрие требовалось от весталок – жриц Весты (аналога греческой Гестии), богини домашнего очага, несших свое благочестивое служение в самом сердце мировой державы, в круглом храме посреди «Вечного города» на Тибре с миллионным (или, по крайней мере, полумиллионным) населением. Христианство же было изначально, прежде всего, религией жителей провинций, покоренных римским оружием окраинных, далеких от «Вечного города», территорий. Новая вера пришла в Рим с Востока, «созрев» и «дозрев» до Рима в отдаленных военных гарнизонах, и христианки преклонялись перед волей своих духовных пастырей, будучи хорошо осведомлены о всеобщем падении нравов и разврате, царящем в «столице мира» – этом «вселенском блудилище». О безудержном, неистовом распутстве нечестивых императоров и подражающих своим растленным владыкам распутным придворных. Развращенных до мозга костей. Одержимых духом стяжательства. Думавших лишь о наслаждениях и плотских утехах. Будь то в Риме или в Антиохии. И вот этим-то целомудренным и благочестивым христианкам, едва избежавшим преследований Иовия Диоклетиана и подобных ему лютых гонителей Христовой церкви, суждено было пасть жертвой необузданной варварской похоти! И когда? Именно теперь, в момент, когда все больше римлянок и римлян по всей империи обращалось в новую веру или склонялось к этому! Когда над Римскою державой воссиял свет учения нового, милосердного Бога! Что за жестокая ирония судьбы!

Священникам и церковным учителям тех первых столетий истории христианства пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить и убедительно изложить своей пастве, почему Господь Всемогущий все это допустил.

В 409 г. епископ североафриканского города Гиппона (Иппона) Регия (нынешнего алжирского города Аннабы) в своем письме пресвитеру (священнику) по имени Викторин, возроптавшему по поводу гибели от варварского меча добрых и праведных монахов, подчеркивал: не важно, были ли их души отделены от тел горячкой или же мечом. И утверждал, что Бог смотрит не на то, посредством и вследствие чего, а на то, в каком душевном состоянии они уходят из жизни и идут к Нему.