Гунны – страх и ужас всей Вселенной
Шрифт:
Этим епископом Гиппонским (или Иппонийским) был не кто иной, как рожденный в Нумидии (располагавшейся на территории части сегодняшних Туниса и Алжира) в 354 г. за 20 лет до первых нападений гуннов на римские земли, и умерший в 430 г., за 21 год до битвы ополчения римско-галльско-алано-германской Европы с царем гуннов Аттилой и его союзниками на Каталаунских полях, Аврелий Августин. Человек, получивший блестящее образование в Карфагене. Обращенный в христианство епископом Амвросием Медиоланским. И ставший в 396 г. епископом города Иппона в римской провинции (Северная) Африка. Гибель античного мира в бурях «Великого переселения народов» побудила Августина к написанию главного сочинения его жизни – «О граде Божьем» («Де цивитате Деи»). История человечества, излагаемая Августином в этой книге – «первой всемирной истории» – представляется ему непрерывной борьбой двух враждебных «градов» (а сели быть точнее – «царств», или «государств»). Преходящего, временного, недолговечного, тленного «царства земного», «царства дьявола» приверженцев всего земного, врагов Божиих, т. е. светского мира («цивитас террена», «цивитас диаболи»), с одной стороны. И вечного, непреходящего «царства» (града, государства) Божьего («цивитас деи»), с другой. При этом Августин отождествлял Царство Божье, в соответствии с его земной формой существования, с непреходящей, вечной (до конца света и, соответственно, земного исторического времени) христианской римской церковью (которую, по евангельскому слову Спасителя, не одолеют «врата адовы»).
Но пока что книга епископа Иппонийского «О граде Божьем» еще не была написана. А его письма, написанные в годину бедствий, казалось, возвещающих начало конца света, гибели мира (привычно отождествляемой в сознании римлян с гибелью Римской «мировой» державы), давали верующим хоть какое-то утешение. Как не просто было Августину найти обоснование и оправдание терпимости Бога к немилосердным мучителям Его благоверной паствы и объяснение неимоверным страданиям невинных, явствует из представляющихся нам сегодня несколько витиеватыми – если не сказать «притянутыми за уши»! – рассуждений Августина. Например, относительно судеб плененных варварами христианок:
Откуда нам знать, вопрошает епископ Августин, какие чудеса всемогущий и милосердный Бог желает, чрез этих плененных женщин, сотворить даже в варварской стране? И как бы в ответ на собственный риторический вопрос, рассказывает удивительную историю о христианской девушке, плененной варварами, увезенной и принужденной влачить у язычников рабскую жизнь. Семья варваров, которым служила молодая рабыня, заболела. Как и подобало доброй христианке, пленница стала горячо молиться о выздоровлении своих хозяев. Милосердный Бог преклонил слух к молитвам невольницы. Ее больные хозяева выздоровели. Воочию убедившись в силе молитв, возносимых христианскому Богу, и в Его могуществе, они уверовали в Него. Приняли Святое Крещение и в благодарность отпустили пленницу, в веру которой обратились и через которую Бог даровал здоровье их смертным телам и вечное спасение их бессмертным душам, на волю. После чего полонянке было позволено возвратиться домой, к своим родным и близким.
Поэтому епископ Иппонийский советовал молиться за плененных варварами женщин и девиц, осведомляться об их судьбах (не уточняя, каким образом – В.А.). Вообще же, по его твердому убеждению, если они сохранят стойкость и твердость в вере, Бог их не оставит. Он не позволит одержимым дурными страстями врагам Рима и Христовой веры посягнуть на целомудренное тело христианских полонянок. Если же Он это и допустит, то лишь на соблазнителе будет лежать вина за то, что его жертва совершила или позволила совершить над собой, не испытав при этом сладострастного наслаждения и не будучи сама повинной в грехе блудной страсти. Ибо, если ее душа не будет запятнана позорным согласием, она сохранит от вины и свою плоть. Формула «если не можете сопротивляться насильникам, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие» в представления Августина явно не укладывалась.
3. Когда грядет кончина мира
Разумеется, гуннские «кентавры» были не первым из нападавших на Рим кочевых и полукочевых народов. Народов, которые римляне, не делавшие между ними особых различий, всем скопом, обобщенно, называли «варварами». Еще до Рождества Христова отдельным племенам кочевников или полукочевников случалось вторгаться с севера в римские пределы. И всякий раз превосходящим варваров выучкой, дисциплиной, наступательным и защитным вооружением, знанием местности римским войскам, под командованием испытанных, опытных полководцев, неизменно удавалось, нередко после жестокой, но всегда успешной для римлян «игры в кошки-мышки», разгромить и уничтожить вторгшихся врагов. Истребить медленно тащившиеся по римским пажитям дикарские – преимущественно германские – племена. Обремененные повозками, женщинами, детьми и стариками, следовавшими за воинами – варварским «народом-войском» в затруднявшем его продвижение обозе. Так, в конце II в. до Р.Х. германское племя тевтонов двинулось с полуострова Ютландия (на территории современной Дании) на юг и вторглось в Галлию, соединившись с кимврами (возможно, не германским, а кельтским племенем, отнюдь не тождественным древним индоиранским или ираноязычным киммерийцам, упоминаемым в ассирийских клинописных документах как «гимирру», а в Ветхом Завете – как «Гомер»). После чего, вместе с ними и с другими германцами, направилось в Северную Италию. Римский полководец и военный реформатор Гай Марий разгромил в 102 г. до Р.Х. при Аквах Секстиевых и поголовно истребил десятки тысяч тевтонов и членов их семей. Хотя последние вряд ли представляли собой реальную угрозу для далекого Рима и могли быть с большой выгодой проданы в рабство (впрочем, когда рабов оказывалось слишком много, цены на них падали, и потому римляне в подобных случаях практиковали массовый забой излишнего «двуногого скота»). Еще раньше, при римском диктаторе Марке Фурии Камилле, напавшие на римлян с севера галлы (кельты) даже захватили в 387 г. до Р.Х. «Вечный Город». Знаменитые священные гуси храма богини Юноны спасли своим гоготом от взбиравшихся безлунной ночью на стены галлов не собственно Рим, уже захваченный ими, а лишь римский кремль, или акрополь, высившийся на вершине Капитолийского холма.
Теперь же, через полтысячелетия после победы римского диктатора Гая Мария над тевтонами, все было иначе. Кочевые народы, наступавшие неудержимою волной на Рим, теснили, гнали и толкали перед собой друг друга. Пути назад у них не было. Напиравшие на них сзади другие орды заставляли их переправляться через реки, прорываться через римские линии укреплений. Потому что за римскими пограничными валами, на просторах обширной империи, было в достатке свободных земель. А в спину переселенцам дышали жестокие, неумолимые преследователи, накатывавшиеся неудержимыми волнами с территории нынешнего Юга России и Украины. Страх и ужас, испытываемые варварами, гонимыми и теснимыми другими варварами, передавались римлянам, уже давно переставшим быть «цивитас армата» – вооруженной общиной, доблестным народом-войском, порождавшим из своей среды камиллов, мариев и цезарей. Да и былое превосходство римских войск в вооружении (особенно защитном), несмотря на постоянно возраставшее число полевых боевых метательных машин – катапульт – все больше уходило в прошлое. Вместе с длинными копьями были заброшены тяжелые доспехи, обеспечивавшие телам римских солдат надежную защиту. Причем в этом были повинны сами изнежившиеся римские воины. В имперской армии в то время служили, главным образом, совсем отпетые «молодые негодяи» (именно таков буквальный смысл китайского иероглифа, означающего «солдат»), которым «на гражданке» было совершенно «нечего ловить». Они требовали от августейших императоров освободить их от ставших для них «слишком тяжелыми» металлических лат и обитых металлом щитов (отнюдь не бывших в тягость их предшественникам, служившим под орлами тех же римских легионов). И императоры шли им навстречу. Ибо сменялись, в хаосе охвативших Римскую державу с III в. п. Р.Х. гражданских войн, с поистине калейдоскопической скоростью. И потому зависели от прихотей своих солдат, как никогда дотоле. Сформированные в римской кавалерии во времена поздней империи, в целях более эффективного сопротивления панцирной коннице парфян, сарматов, персов и аланов, относительно немногочисленные части конных латников – катафрактариев (в кольчатых или чешуйчатых доспехах) и клибанариев (в пластинчатых доспехах) – общей картины, к сожалению (для римлян) не меняли. Росло увлечение метательным оружием. Римские воины все больше становились похожими на варваров (даже если не были варварами по происхождению). Не зря римский военный теоретик Флавий Вегеций Ренат подчеркивал в своем трактате о военном искусстве, что «оружие всадников (римской армии – В.А.) УЛУЧШИЛОСЬ (выделено нами – В.А.) по примеру готов и аланской и гуннской конницы». К тому же число варваров в составе римских армий постоянно возрастало. Ведь варвары надеялись, отслужив в римской армии (служба в которой изначально считалась честью и привилегией, была доступна лишь полноправным римским гражданам, впоследствии же – латинянам и другим италикам), стать римлянами. Получить римское гражданство, землю, выслужиться, сделать военную или гражданскую карьеру. В то время как изнежившиеся и развратившиеся, измельчавшие потомки Ромула, природные римляне, старались службы под орлами избежать и всеми способами «откосить от армии» (как выразились бы сейчас). Поэтому римская армия, противостоявшая вторгавшимся в империю извне варварским ордам, сама становилась все более варварской, сохранявшей лишь смутные остатки прежних римских военных традиций. Когда же процесс разложения завершился, варвары без особого труда переступили через разлагающийся труп бывшего «экзерцитус романус». Непобедимого и легендарного римского войска, умершего (если не сказать – сгнившего на корню), прежде чем упасть к ногам завоевателей. Завоевателей, в свою очередь, достаточно романизированных на момент окончательного крушения римской державы и римского «мирового» порядка. Однако это произошло лишь через семь десятилетий «с гаком» после первого вторжения в римские земли гуннов, их союзников и тех варваров, которых гнали перед собой гунны и их союзники. Виднейшие мыслители описываемого нами времени сумерек греко-римского мира, к мнению которых прислушивались, были, в большинстве своем, христианами. Христианская монотеистическая религия, вера в Единого (а если быть точнее – Триединого, Триипостасного) Бога, больше соответствовала их высокой образованности, чем казавшийся ученым людям того времени детски наивным, анекдотично-противоречивым, мир многочисленных богов античного Рима. Эти многоученые мужи не сомневались в том, что мировая Римская империя пережила себя. Причем по той простой причине, что больше не имела религии, способной оправдать и поддержать ее существование в качестве единого целого, и тем самым утратила мандат на власть, властные полномочия. Какую объединяющую, (обще) государственную или, выражаясь современным языком, «национальную» идею она могла предложить своим подданным? Конгломерату покоренных римлянами народов, некоторые из которых были порабощены «царственным городом» почти тысячелетие назад?
В силу вышеизложенных причин, все ожидания и надежды отцов и учителей церкви, христианских епископов Малой Азии, Африки и Галлии, бывших, несмотря на исповедание ими новой, христианской веры, в силу образования, происхождения и условий жизни, римлянами до мозга костей, и потому, мечтавших, очевидно, вопреки евангельскому слову, «влить новое вино в старые мехи», были связаны с преображением и обновлением Римской «мировой» державы. С ее преобразованием в христианскую Римскую империю. Мира без Рима и вне Рима они, в отличие от автора «Апокалипсиса», откровенно радовавшегося видению гибели «Великой блудницы, сидящей на семи холмах», явно не могли себе представить. Это превращение нехристианской и даже, временами, антихристианской Римской державы в христианскую должно было, вероятно, совершиться путем постепенного наполнения старого римского панциря, надежно защищающего тело римского народа (включая и римлян-христиан), новым мышлением. Идеей проповеди христианства и обращения к нему заблудших душ. Однако с сохранением римского порядка, римской культуры, римских законов, римского образования и римского общества. Хотя и под новым знаком Креста. Креста, на котором за грехи мира (т.е. Рима) был распят и пострадал Христос. Пострадал, чтобы умереть и воскреснуть вновь для этого мира (и Рима).
Однако эти благочестивые, хотя, возможно, несколько наивные ожидания и надежды оказались, в одночасье перечеркнуты вторжением варваров. Эти «чужеземцы из ниоткуда», гонимые другими «чужеземцами из ниоткуда», наступавшими им на пятки и дышавшими им в затылок, не испытывая ни малейшего благоговения ни перед кем и ни перед чем, никого и ничего не щадя. Те же, кто гнал и преследовал этих варваров – гунны, корень всего зла, причина бедствия, которым стало для римлян «Великое переселение народов», были, с христианской точки зрения сущими «дьяволами во плоти». Крепко сидящие на низкорослых и мохнатых конях варвары с пылающими факелами и окровавленными мечами в руках врывались с диким гиканьем в селения, неслись через деревни, поджигая кровли, лили кровь, как воду. Хищные птицы, воронье, бездомные собаки пожирали трупы. По задымленным дорогам тянулись нескончаемые вереницы пленников, покорно шедших навстречу ожидавшей их рабской участи. Повсюду царили страх и ужас. И Римская империя, унаследовать которую, наполнив ее новым содержанием, столь страстно желали христианские мыслители, грозила окончательно рассыпаться на части. Предпочтя падение в языческий Аид (т.е. ад – с точки зрения христиан) покаянию и подчинению воле милосердного христианского Бога.
В подтверждение своей точки зрения Августин указывал на идущие повсюду войны, голод, опустошения, смену одних царств другими, землетрясения, множащиеся несчастья, одолевающие людей бедствия, охлаждение любви и умножение зля на земле.
И тут в его мировоззрении произошел неожиданный поворот. Он начал проповедовать необходимость отвращения от мира сего, оказавшегося под внешней угрозой покорения гуннами. От мира, который ему, как и всем патриотически настроенным римским христианам, так хотелось покорить самим, для себя, изнутри. Теперь он утверждал, что, когда грядет кончина мира, христианам следует уйти из этого мира. Ибо им нельзя прилепляться к нему сердцем своим… Чем ближе конец света, тем больше возрастают заблуждения, несправедливость и неверие…
«Нетрадиционное» для завоевателей, исключающее всякую возможность какой-то договориться с ними, поведение гуннских «кентавров» в захваченных ими градах и весях христианского римского мира, лежащего в прахе под копытами гуннских коней, носило характер некой ультимативности, эсхатологичности. В отличие от прежних варваров-завоевателей, они врывались в селения и города не для того, чтоб разместиться в них самим как можно комфортабельнее и удобней. Они входили в римские дома не для того, чтобы самим в них жить. Гунны, казалось, вовсе не стремились навязать свое господство побежденным в традиционной, привычной для римлян форме. Нет, они являлись и вели себя, словно безжалостные палачи, приводящие в исполнение смертный приговор, произнесенный над заблудшим Римом в Предвечном Совете. Не делающие различий между добрыми и злыми, добродетельными и порочными, виновными и невинными, старыми и молодыми, они казались ниспосланными небом или адом исполнителями приговора Страшного суда. И не случайно римляне дали гуннскому царю Аттиле прозвище «Флагеллум Деи», т.е. «Бич Божий». Данное прозвище свидетельствует о том, что в тогдашнем общественном сознании повелитель гуннских «инопланетян» воспринимался как смертоносное орудие разгневанного Всемогущего Бога. Бога, разгневанного людскими пороками. Пороками людей, наполнивших, наконец, меру своих беззаконий и переполнивших чашу Божественного терпения. Ведь и дьяволы, бесы, терзают и мучат грешников в аду не по собственной прихоти (с какой стати злым духам наказывать творящих зло!), а по воле Всевышнего Бога. Именно Бог превратил когда-то созданных Им и отпавших от Него, падших ангелов, в бесов, поручив им, фактически, карать в аду грешников, осужденных и низвергнутых в преисподнюю, во искупление грехов не бесами, не злыми духами, а Всемогущим Богом… Так, по крайней мере, вероятно, думали епископ Иппонийский Августин Аврелий и большинство современных ему христиан…